Не докончив увлекательной, но несколько сбивчивой беседы с синещеким мадьяром (или евреем, или баском) о том, можно ли хирургическим путем (то есть выливая на него ведра крови!) так обработать хвост тюленя, чтобы тюлень мог ходить стоймя, беседы, прерванной неотвратимым взрывом (неотвратимость которого каким-то образом ощущается непосредственно перед тем как он происходит), Драйер резко вернулся в смертную реальность зимнего утра [1] проснулся , и с отчаянной поспешностью, словно имел дело с адской машиной, остановил разошедшийся будильник. Постель Марты, охочей до холодка раннего часа, была уже пуста. Он привстал и почувствовал боль в левом плече: словно электрический звонок из вчерашнего дня в нынешний. По коридору, в голос плача, прошумела сердобольная Фрида. Он осмотрел, вздыхая, большущий фиолетовый синяк [2] пятно на толстой плечевине. Лежа в [3] Умываясь, он из ванне, он слышал, как в соседней комнате Марта дышит и похрустывает, делая модную гимнастику. Он быстро позавтракал. Потом закурил сигару, улыбнулся от боли, надевая пальто, и вышел. Заметив, что у ограды стоит садовник (он же сторож), Драйер подумал, что хорошо бы хоть теперь, пусть и с опозданием, путем прямого вопроса, разрешить тайну, занимавшую его так давно. – Вот беда, так беда, - степенно сказал садовник, когда Драйер подошел. - А ведь в деревне - ещё не старый отец и четыре сестрички. Занесло [4] Шарахнуло , стало быть, на гололедице, - вот и капут. А он так мечтал водить когда-нибудь большой грузовик. – Да, - кивнул Драйер, - ему проломило голову, грудную клетку, - все. – Хороший, веселый парень, - сказал садовник с чувством. - И помер. У него от гаража ключ, должно быть, остался. Заперто. – Послушайте, - начал Драйер, - вы случайно не заметили… - дело в том, что я сильно подозреваю… Он запнулся. Пустяк, время глагола остановило его. Вместо того, чтобы спросить "он пьет?", надобно было спросить "он пил?". Благодаря этой перестановке времени получалась какая-то логическая неловкость. Труп не может быть пьяницей; а что было раньше - много ли, мало ли пролилось того-сего в несуществующую теперь глотку, - нет, это перестало быть забавным… – … Так вот, я говорю, вы не заметили, что что-то не в порядке со щеколдой большого окна в гостиной. Я имею в виду, что защелка не работает как следует; кто-нибудь может забраться внутрь [5] …я насчет садовой дорожки. Сильно подозреваю, что можно тут поскользнуться. Вы бы ее песком посыпали… . "Финис… - размышлял [6] усмехнулся он про себя, сидя в таксомоторе. - Конец жизни, конец шутке. Икар продам без ремонта. Ну его… Она [7] Марта не хочет новой машины. Права, пожалуй. Лучше подождать пока Судьба позабудет "[8] Надо переждать . Но Марта отказалась от автомобиля совсем по другой, менее метафизической, причине. Как-то странно, подозрительно выходит, если не пользуешься собственной машиной, отправляясь (два-три [9] три-четыре раза в неделю, в конце дня [10] ровно к семи часам вечера ) на урок ритмических поклонений и всплескиваиий ("Флора, прими эти лилии [11] розы … " или: "распахнем покровы наши на ветру" [12] "О, Солнце…" ). А не могла она пользоваться ею потому, что тогда пришлось бы подкупать шофёра, чтобы тот молчал о действительном месте назначения её поездок [13] от шофера до анонимного письмеца один только шаг. . Нужно, значит, обратиться к другим, - и самым разнообразным, - способам передвижения, вплоть до подземной железной дороги, привозившей очень удобно из любой части города (а окружной путь был необходим, - хотя пешком можно было дойти в четверть часа) на ту улицу, которая выходила на площадь, где по вторникам и пятницам продавалась рыба, шерстяные носки, всякая всячина, на тот угол где медленно строилось довольно причудливое здание. Как-то случайно она сказала Драйеру, что ей нравится ездить в автобусе или на трамвае, всякий раз, когда представляется такая возможность, потому что обидно не использовать возможность дешевого, оживляюще дешевого способа передвижения, предоставленного в их распоряжение щедрым городом. На что тот ответил, что он, щедрый горожанин, который предпочитает такси или собственный автомобиль. Драйер, кстати сказать, никогда в подземных вагонах не ездил, утверждая, что там всегда попахивает сыром. Вообще, - если соблюсти вот эти небольшие, но скучнейшие предосторожности, Марта полагала, что никто никогда не догадается, что она переносит, или укорачивает, или пропускает вовсе эти изгибы и рассыпания невидимых цветов в очаровательной компании босоногих дам, облаченных в более или менее курьезные туники [14] он вряд ли мог догадаться, что она не четыре раза в неделю, а только раз, - да и то не всегда, - склоняется, рассыпая невидимые цветы, босоногая, в тунике, среди семи-восьми таких же плавных, полуголых, богатых дам, . В тот день, когда в газете, в отделе происшествий мелькнули коммерсант Драйер (владелец магазина "Дэнди") и его почему-то безымянный - и, значит, уже навеки безымянный - шофер, в тот день Марта пришла немного раньше обыкновенного. Франц еще не возвращался со службы. Она села на сизую кушетку, принявшую ее с недовольным кряком, сняла шляпу, медленно стянула перчатки, и стала ждать. Лицо у нее было нынче особенно бледное, с едва подкрашенными губами; она надела закрытое платье, бежевое, с пуговками спереди. Когда, знакомыми шагами простучав по коридору, вошел Франц (с той резкой бесцеремонностью, с которой мы входим в собственную, заведомо пустую, комнату), она не улыбнулась. Увидев ее, Франц удивленно-радостно ахнул и, не снимая шляпы, принялся кропить шею и ухо Марты мелкими быстрыми поцелуями. – Ты уже знаешь? - спросила она, и в глазах у нее было то странное выражение, которое он надеялся никогда больше [15] сегодня не увидеть. – Еще бы, - сказал он, и, встав с кушетки, быстро сбросил свой плащ и стянул с шеи полосатое [16] разноцветное кашне. - В магазине все об этом только и говорят [17] узнал . Меня даже расспрашивали, как и что. Я, по правде сказать, вчера немного испугался, когда он так мрачно вошел. Ужас. – Что ужас, Франц? Он уже был без пиджака, без галстука и шумно мыл руки. – Да вот - все эти острые куски стекла прямо в морду. Углами. А потом тяжелая артиллерия - металл, хруст костей [18] удар и металла… взрывается голова, кровь, и темнота. Не знаю почему, но я такие вещи так ясно себе представляю. Прямо тошнит. Она дернула плечом: – Все - нервы, Франц, нервы. Поди сюда. Он подсел к ней, и, стараясь не замечать, что сегодня все как-то по-новому, что она поглощена какими-то чуждыми мыслями, тихо спросил: – А что, - моих туфелек ты сегодня не наденешь? Это было условно-ласковое иносказание. Но Марта [19] как будто и не расслышала, или сделала вид, что не слышит. – Франц, - сказала она, гладя его по руке и этим его руку удерживая, - ты понимаешь какое это было чудо? Я ведь вчера предчувствовала, но не сработало… Подумай, он чудом выскочил… «Снова начинается», подумал он, «сколько же еще она меня будет мучить этим беспокойством о нем?» На душе у него сразу стало темновато, что-то внутри скучно заскулило; он отвернулся и хотел засвистеть, но звука не получилось, - и он так и остался сидеть насупившись, с мрачно выпяченными губами. – Что с тобой? Франц! Перестань дурачиться. Слышишь! Сегодня я закрыта на ремонт (ещё один ласковый эвфемизм). Она притянула его к себе за шею; он напрягся, не давался, - но вдруг ее острый, бриллиантовый взгляд полоснул его, и он захныкав, весь как-то размяк и осел, как оседает с жалобным писком детский воздушный шар. Слезы обиды затуманили очки. Он прижался головой [20] щекой к ее плечу. – Я не могу так, - заговорил он тихонько подвывая. - Уже вчера вечером… Нет, я не могу так. Уже вчера я почувствовал, что ты меня как-то не по-настоящему, не всецело… Я не могу… Ты так его ждала, так волновалась об этом моем престарелом дядюшке! И вот теперь - продолжаешь об этом. Это означает, что ты любишь его. Ах, это очень тяжело… Марта замигала в недоумении. Потом поняла его ошибку. - Вот оно что, - протянула она, усмехнувшись. - Ах, бедненький [21] Вот оно что… Прелестно! . Она взяла его голову, поглядела ему в глаза пристально и строго, и затем медленно, с полуоткрытым ртом, словно хотела мягко укусить, приблизилась к его лицу, завладела его губами. – Как тебе не стыдно [22] Эх ты … - сказала она, медленно отпустив его, - как не стыдно [23] эх ты … - повторила она, кивая и усмехаясь в нос. - Не думала, что ты такой глупый. Нет, погоди - Я хочу, чтобы ты понял, какой ты глупый… Постой же… Ты и тронуть меня не можешь, но я ведь могу и тронуть тебя и куснуть, и даже проглотить всего целиком, если захочу [24] Но Франц нежно взбесился. С края кушетки хлопнула на пол сумка, и никто ее не поднял. Марта стала вдруг что-то говорить вполголоса, торопливо и несвязно; так бывает со спящим: застонет и быстро-быстро забормочет, - потусторонняя скороговорка… Потом смолкает. И после молчания, она сказала мутным спросонья голосом: – Подними, моя радость, сумку. Все, кажется, рассыпалось. Он поднял. Ему было опять совсем легко и весело. Вполне понятно, что она вчера волновалась. Просто - Дружеская тревога. Ничего тут нет особенного. . – Слушай, - сказала она, немного погодя, после этой, совершенно новой для Франца шутки, принесшей окончательное удовлетворение. - Слушай, Франц… как было бы чудесно, если б не нужно было мне уходить сегодня. Ни сегодня, ни завтра. И вообще - никогда. Конечно, мы бы не могли жить вот в такой крохотной комнатке. – Мы бы взяли комнату побольше, да посветлее, - уверенно сказал Франц. – Да, - давай, помечтаем. Побольше и посветлее. Даже, пожалуй, две комнаты, как ты считаешь, а? Ты думаешь - три? И еще, конечно, кухню… – И комплект прекрасных ножей, - произнес Франц, - топорик для мяса, и специальные ножи для резки сыра и жаренной свинины. Но ты бы не стряпала. У тебя такие драгоценные ногти. – Да, конечно; у нас был бы повар [25] прислуга . Взяли бы ту же Фриду. Мы как говорим, - три комнаты? – Нет, четыре, - подумавши, сказал Франц. - Спальня, гостиная, кабинет, столовая… – Четыре. Так. Квартиру в четыре комнаты. С кухней. С ванной. И спальня будет вся белая, правда? А остальные комнаты будут синие. И в приемной [26] гостиной и зале будет много, много цветов. И еще, в верхнем этаже будет комната - на всякий случай - для гостей, что ли… совсем немного гостей. – Как, - в верхнем этаже? – Ну да: у нас будет вилла. – Да, конечно, - кивнул Франц. – Давай дальше, милый. Значит, отдельная вилла. Со светлым, просторным холлом. Мы входим. Ковры, картины, серебро, вышитые покрывала. Так? И небольшой сад. Газон. Фруктовые деревца. Магнолии. Правда, Франц? Он вздохнул. "Все это будет только лет через десять или больше. Я не скоро заработаю столько, чтобы ты могла развестись с ним [27] выбьюсь… " Марта затихла, - как будто ее не было в комнате. Франц [28] Он , улыбаясь, готовый играть и дальше, повернулся к ней и застыл в свою очередь, улыбка его увяла: она на него смотрела, сощурившись, прикусив губу. – Десять лет, - сказала она горько и холодно. - Маленький дурачок! Ты действительно хочешь ждать десять лет? – Мне так кажется, - отвечал Франц. - Я не знаю. Может быть, если очень повезет… Но ведь вот: возьми Мр. Пифке; он с самого начала, - а ты знаешь сколько это уже лет [29] значит, лет десять , - в магазине. И занимает хорошую должность. А я знаю, что он живет очень скромно… получает не больше четырехсот [30] трехсот пятидесяти в месяц. Жена у него тоже служит. Квартира малюсенькая, забитая сундуками и вещами… – Слава Богу, - ты это понял, - сказала Марта. - Видишь ли, дорогой [31] друг мой , мечты нельзя отдавать в банк под проценты. Это бумаги неверные; да и проценты - пустяшные. – Как же нам быть? - проговорил испуганный Франц. - Я бы, знаешь, женился на тебе хоть сейчас. Я не могу жить без тебя. Я - как пустой рукав без тебя. Но ведь даже хороший, новый ковер, один из тех, что мы продаем в магазине - или там приличный сервиз я не могу купить. Да и вообще - пришлось бы искать другой службы - ты понимаешь, - а я ничего не знаю (сморщив лицо), ничего не умею. Значит, опять учиться. Мы бы должны были жить в сырой, убогой комнатушке, впроголодь… Экономили бы на пище, на одежде, на угле… – Да, уж никакой бы дядюшка тебе не помогал, - сухо сказала Марта. - Никакого дядюшки не будет вовсе. – Всё это вообще немыслимо, - сказал Франц. – Совершенно немыслимо, - сказала Марта. – Отчего ты на меня сердишься? - спросил он, после минуты молчания. - Как будто я в чем-то виноват… Право же, я тут ни при чем… Ну, будем мечтать, если хочешь. Только не сердись. Давай продолжать. У меня будет семнадцать [32] восемь костюмов, как у Дяди - хочешь, я опишу тебе какие? – За десять лет, - сказала она, усмехнувшись, - за десять лет, мой милый, мужские моды успеют значительно измениться… – Ну вот, ты опять сердишься… – Да, я сержусь, - но не на тебя, на судьбу. Видишь ли, Франц, - нет, ты не поймешь… – Я пойму, - сказал Франц. – Ну, так видишь ли, - обыкновенно люди делают всякие планы, - очень хорошие планы, - но совершенно при этом упускают из виду одно: смерть. Как будто никто умереть не может. Ах, не смотри на меня так, как будто я говорю что-то неприличное… У нее было сейчас точь-в-точь такое же, необычное выражение лица, как вчера, когда бормотала о каком-то полицейском. Странное лицо. – Мне пора, - сказала Марта, нахмурившись, - и, неторопливо встав, взглянула на себя в зеркало [33] принялась перед зеркалом поправлять волосы . – Уже продают на улицах елки, - сказала она, глядя в зеркало и одевая шляпу, высоко поднимая локти. - Я хочу купить елку, огромную, очень дорогую, и множество подарков, чтобы положить под неё. Дай мне, пожалуйста, четыреста двадцать марок [34] побольше денег с собой . Я без денег сейчас. – Ты сегодня злая, - вздохнул Франц. Он спустился вместе с ней по темной лестнице. Проводил до площади. Строители уже принялись за фасад нового синематографа. Было очень скользко, гладкий ледок отблескивал под фонарями. – Знаешь что, мое сокровище? - сказала она, прощаясь с ним на углу - Ведь я бы сегодня могла быть в трауре. И он был бы мне весьма к лицу. Это случайность, что я не в трауре. Подумай об этом, мой маленький племянник. И произошло как раз то, чего она хотела: Франц мгновенно повеселел. Он посмотрел на нее, открыл рот, и неожиданно рассмеялся. Она тоже затряслась от смеха [35] рассмеялась . Господин с фокстерьером, ждавший, пока собака выполнит свои намерения в отношении фонарного столба [36] кончит обнюхивать фонарь , одобрительно и немного завистливо [37] на них посмотрел на веселую парочку. "В трауре", - сказал Франц, давясь от смеха. Она, смеясь, закивала. "В трауре" - сказал Франц, приглушая ладонью руки обильный и грубый хохот [38] бубня смехом в ладонь. . Господин с фокстерьером покачал головой, вздохнул и двинулся. "Я обожаю тебя", - слабым голосом проговорил Франц и довольно долго, мокрыми глазами, смотрел ей вслед. Но как только она отвернулась, как только пошла домой, лицо у Марты снова стало сосредоточенным и строгим. Франц уже не видел этого. Он тем временем вытер платком стекла очков и тихо побрел домой, продолжая посмеиваться. Да, действительно - случайность. Сел бы хозяин автомобиля [39] тот рядом с шофером… К примеру, скажем. Взял и сел. И сегодня она уже была бы - вдова [40] И готово: вдова. . Богатая вдова, обожаемая возлюбленная, замечательная жена [41] Через год свадьба. . Как забавно она это преподнесла: вам мёд; ему яд. Впрочем, - зачем сложные комбинации с автомобильной аварией?… Да и не всегда кончается такая катастрофа смертью; чаще всего отделываются синяками, ушибами, переломами, порезами… нельзя предъявлять случаю слишком сложных требований… именно так, пожалуйста, сделайте именно так, - чтобы мозги брызнули… Но мало ли, что вообще бывает: болезни, - скажем. Может быть, у него порок сердца и он не знает об этом? Или, вот, от инфлуэнцы дохнут… Зажили бы тогда на славу… Первоклассное счастье. Магазин бы работал, денежки прибывали бы… А вернее всего, он жену переживет, - эдаким патриархальным дубом дотянет до двадцать первого века. Вот, в газетах было, что какой-то есть турок, которому полтораста лет, и он всё ещё продолжает делать детей, мерзкое старое животное… Так он мечтал, смутно и грубовато, - и не сознавал что мысль его катится от толчка, данного ей Мартой. Извне, от неё же, пришла и мысль о женитьбе. О, это была хорошая мысль. Если он получает такое наслаждение от того, что Марта удовлетворяет его дважды в час, три или четыре раза в неделю, то насколько же изменится восторг ею даруемый, если она будет доступна двадцать четыре часа в сутки! [42] Если уже счастье - видеть Марту урывками, так какое же это будет огромное блаженство иметь ее подле себя круглые сутки!… Он употребил этот арифметический прием совершенно бесхитростно, - точно так же, как жадный ребенок, любящий шоколад, воображает страну, где грязь из шоколадного крема, а снег из мороженного [43] горы из шоколада : гуляешь и лижешь. Молодой Франц [44] Он совершенно не заметил в те дни - которые, подобно очень старому и очень больному человеку, виновному в куда как больших грехах, чем дядеубийство, он вспоминал впоследствии с гримасой презрения - разъедающего, разрушительного свойства приятных мечтаний о том, как, вот, Драйера хватит кондрашка. Слепо и беззаботно он вступал в бред. Последующие свидания с Мартой были как будто такие же естественные, ласковые, как и предыдущие. Не подобно тому, как в этой простенькой квартире со старой скромной мебелью, с капустообразными цветами на обоях, с наивно-темным коридором, хозяином был субъект, или субъекты [45] старичок , бесповоротно, хоть и незаметно, сошедший (-ие) с ума, - в них, в этих свиданиях, таилось теперь нечто странное, - слегка жутковатое и стыдное на первых порах, но уже увлекательное, уже всесильное. Что бы Марта ни говорила, как бы очаровательно [46] нежно ни улыбалась, Франц в каждом ее слове и взгляде чуял неотразимый намек. Они были, как наследники, сидящие в полутемной гостиной [47] комнате , за стеной которой, в спальне [48] вот-вот должен испустить дух , обреченный богатей умолял доктора и проклинал священника; можно было говорить о пустяках, о близком Рождестве, о том, что теперь в магазине уйма работы, - лыжи и всякие шерстяные вещи идут превосходно - можно было обо всем говорить, - правда, чуть глуше, чем обыкновенно, - но слух напряжен, в глазах неверный блеск, затаенная мысль не дает покою: ждешь, ждешь, что вот выйдет оттуда на цыпочках и красноречиво вздохнет хмурый доктор, - и вот, в пройме двери будет видна длинная спина аббата, представляющего безгранично милосердную Церковь, склонившуюся над белой, белой постелью. Бессмысленные бдения [49] ожидание . Марта знала, отлично, что как будто никогда и зубы у него не болели, никогда не бывало насморка. Потому особенно было для нее раздражительно, когда, накануне праздников, она сама простудилась, бедная женщина сухо и мучительно кашляла, скребло и хрипело в бронхах, потела по ночам, днем же бродила сама не своя, одурманенная, так называемым, Гриппом [50] простудой , с тяжелой головой, с жужжанием в ушах. К Рождеству ей не полегчало. Все же она надела вечером открытое легчайшее платье, пламенного цвета, с глубоким вырезом на спине, - и, оглушенная аспирином, стараясь ударами воли рассеять [51] прогнать недуг, следила за изготовлением пунша [52] крюшона , за убранством стола, за румяной дымящей деятельностью кухарки. В гостиной, упираясь серебряным венцом в потолок, вся украшенная сверкающей мишурой [53] опутанная легким серебром , вся усыпанная электрическими, еще незажженными красными и синими лампочками, стояла свежая, пышная елка, равнодушная к своему шутовскому наряду. В неуютном уголке, именуемом почему-то приёмной, между гостиной и передней [54] в проходном холле, , где было светло и пустовато, где среди плетеной мебели росли и цвели комнатные [55] тепличной тишиной дышали цветущие растения - цикламены, семь малорослых кактусов, пеперомия с окрашенными листьями - и где за решеткой электрического [56] искусственного камина пылал мандариновый жар, который не мог победить сквозняков от зеркально-стеклянного окна, Драйер, в вечернем наряде, сидел и читал английскую книжку в ожидании гостей. Местом действия был Остров Капри [57] прим. - Возможно аллюзия на роман «Южный ветер», Норманна Дугласа, действие которого происходит на вымышленном средиземноморском острове Непенте. На Капри Норманн Дуглас жил некоторое время и там умер. . Читая, он шевелил губами и частенько заглядывал в толстенький словарь, который курсировал между его коленями и стеклянной поверхностью стола. Марта прошла мимо него, и, не зная, что с собой делать в это длительное затишье перед первым звонком, села поодаль от него на диван, и, чуть отделив ступню от пола, стала разглядывать, так и эдак, яркую, острую туфлю. Была невозможная тишина. Драйер нечаянно уронил словарь и, хрустнув щедрым крахмалом рубашки, поднял его, не отрывая взгляда от книги. Что ей было делать с этой сдавленностью, с этим гнетом в груди [58] Она чувствовала в груди духоту. . Ей показалось, что просто кашлем этой духоты не разрядить; только одно сразу все разрешило бы и облегчило: если б вдруг и насовсем исчез вон тот большой, самодовольный желтоусый, с львиными бровями и веснушчатыми руками, человек в смокинге. Острота ее ненависти дошла внезапно до такой степени проницательности, что на одно мгновение ей померещилось: его кресло пусто. Но дугой просверкнула запонка, он захлопнул словарь и проговорил, утешительно [59] исподлобья ей улыбаясь: "Боже мой, как ты простужена; я отсюда слышу, как целый оркестр хрипов у тебя внутри настраивает инструменты [60] все посвистывает ". – Избавь меня от твоих метафор и убери свою книгу, - сказала Марта. - Сейчас приедут гости. И словарь тоже. Ничего не может быть безобразней, чем словарь на кресле. Это беспорядок. – All right, my treasury [61] Ладно, мое сокровище , - ответил он по-английски и тихо вышел из холла со своими книгами, мысленно сетуя на свое дурное произношение, на скудный запас хоть и правильных иностранных слов. Кресло у каминной решетки опустело, но это не помогло. Она всем существом ощущала его присутствие - там, за дверью, в той комнате, и в той, и еще в той, - дому было душно от него, хрипло с усилием тикали часы, задыхались белые холодные конусы салфеток на нарядном столе с удавленными розами, каждая в своей индивидуальной вазе, - но как выкашлять его, как продохнуть?… Ей казалось теперь, что так было всегда, что с первых же дней и ночей замужества, когда он, как скот, лапал и лизал её в запертой комнате отеля Салсборг, она его ненавидела, так безнадежно, так нестерпимо. На ее прямом и ясном пути он стоял ныне плотным препятствием, которое как-нибудь следовало отстранить, чтобы снова жить прямо и ясно. Как смеет он навязывать ей сложности адюльтера. Как смеет он стоять в этой очереди впереди неё. Человека лишнего, человека, широкой, спокойной спиной мешающего нам протиснуться к вокзальной кассе или к прилавку в колбасной, мы ненавидим куда тяжелее и яростнее, чем откровенного врага, откровенно напакостившего нам. Она вдруг резко встала, прошла туда-сюда, пробарабанила по оконному стеклу. Она оборвала больной лист цикламена, почувствовала, что вот сейчас задохнется… Что-то нужно было сделать, как-нибудь расчистить путь для дыхания жизни… И в это мгновение зазвучал дверной звонок. Марта похлопала себя по вискам, проверяя прическу, и быстро прошла - не в переднюю, а назад, к двери гостиной, - чтобы оттуда, через холл, плавно выступить навстречу гостям. В течении следующего получаса с перерывами в несколько минут, звонок повторялся снова и снова [62] семь раз повторялся звонок . Первыми, в своем лимузине «Деблер», явились неизбежные Вальды [63] Грюны , затем пришел дрожащий от холода Франц, затем, почти одновременно: титулованный старик с букетиком заурядных гвоздик; фабрикант бумаги с супругой; затем - две громких полуголых, неухоженных барышни, чей покойный папаша в лучшие времена был их ведущим партнером; затем - директор страхового общества "Фатум", курносый, тощий и молчаливый; розовощекий инженер в трех лицах, то есть с сестрой и с сыном, забавно [64] до жути похожими на него. Все это постепенно разогревалось, оживлялось, слипалось, пока не образовало одно слитое многочленное, но немудреное во всех иных отношениях, веселое существо, шумящее, пьющее, кружащееся вокруг самого себя. И только Марта и Франц никак не могли слиться [65] втиснуться , как это полагалось по всем законам веселого праздника, с этой живой, цветистой, дышащей гущей. Она с удовольствием отметила, как неотзывчив был Франц к практически обнаженному очарованию этих двух, практически одинаковых вульгарных штучек с отвратительно тонкими руками, извивающимися спинами, и мало шлепанными маленькими попками. Несправедливость жизни - в сущности, даже через десять лет они, все трое, будут все еще немного моложе, чем я сейчас. С Францем [66] и изредка она то и дело встречалась глазами, - но и не глядя, и он, и она все время ясно ощущали переменные сочетания их взаимных местонахождений, пространственные их положения друг относительно дружки: он, наискось идет через гостиную с бокалом пунша [67] вина для Иды или Изольды, - нет, для старой Миссис Вальд, - она в другом конце комнаты надевает шуршащий бумажный колпак на лысого Вилли; Как только Франц присел послушать, что говорит невзрачная и розовощекая сестра инженера [68] он сел и заговорил с розовой сестрой инженера , - она, сочетая окольные пути с прямым направлением, [69] тем временем прошла от Вилли к двери, и затем в столовую, к столу, уставленному закусками; Франц [70] он закурил, - она положила мандарин [71] апельсин на тарелку. Так шахматист, играющий вслепую, чувствует, как передвигаются один относительно другого его загнанный слон [72] конь и чужой свободноподвижный ферзь. Был какой-то смутно-закономерный ритм в этих их сочетаниях, - и ни на один миг чувство этой гармонии не обрывалось. Она, и в особенности Франц чувствовали существование будто бы незримой геометрической фигуры, и они были две движущихся по ней точки, и отношение между этими двумя точками можно было в любой миг прочувствовать и рассчитать, - и хотя они как будто двигались свободно, однако были строго связаны незримыми, беспощадными линиями той фигуры. Уже паркет был усыпан пестрым бумажным мусором; уже кто-то разбив рюмку стоял онемевший и топырил липкие пальцы. Толстый Вилли Вальд [73] Грюн , уже пьяный, в золотом колпаке, увешанный серпантином, широко раскрыв невинные голубые глаза, с восхищением рассказывал сердитому титулованному старику о своей недавней поездке в Россию, воодушевленно расхваливал Кремль, икру и комиссаров. Потом Драйер, без пальто, пышущий теплом, раскрасневшийся, хохочущий, в поварском колпаке и держа в руке кухонный нож, подошел к ним, отвел Вилли в сторону и что-то ему зашептал, меж тем, как розовый инженер продолжал рассказывать другим гостям страшную повесть о том, как однажды в Рождественскую [74] такую же праздничную ночь трое господ в масках ворвались внутрь и ограбили всю компанию. В [75] зале , смежном с гостиной будуаре, зарокотал граммофон. Драйер закрутил [76] огромную госпожу Грюн старшую, и та клокотала и отмахивалась и наконец рухнула на тахту. одну из прелестных сестричек, затем подхватил вторую, девицы хихикали и податливо извивались голыми спинами, когда он пытался танцевать с обеими разом. Франц стоял у портьеры окна, жалея, что все еще не успел научиться танцевать. Он почувствовал, что Марта где-то совсем близко, - увидел ее белую руку на чьем-то черном плече, затем ее профиль, затем ее обнаженную бархатно-белую спину, родинку под левой лопаткой и чей-то чужой палец возле неё [77] чью-то чужую руку , затем опять профиль мадонны, и [78] опять спину снова изюминка в сливках, - и шелком-сверкающие ноги ее, светлые, словно по колено голые, двигались, двигались как будто (если смотреть. только на них) ноги женщины, не знающей, что с собой делать от нетерпения, от ожидания, - то медленно, то быстро ступавшие туда и сюда, поворачивавшие резко - и опять шагавшие в нестерпимом нетерпении. Марта [79] Она танцевала бессознательно, чувствуя не столько ритм музыки, сколько, как все время меняется расстояние между ней и Францем, стоящим у портьеры со скрещенными на груди руками и подвижными глазами. Мимоходом она заметила, что Драйер, оставив свою даму, просунул руку в портьеру - очевидно приоткрыл окно, так как в зале стало прохладнее. Танцуя, она постоянно следила за местоположением Франца: он был здесь, милый часовой; она поискала глазами мужа; и не найдя его, поняла, что эта внезапная прохлада и легкость объясняются именно его отсутствием. Близко скользнув мимо Франца, она обдала его таким знакомым, выразительным взглядом, что он смешался и улыбнулся инженеру, лицо которого некстати подвернулось по прихоти кружения танца. Еще и еще раз заводили граммофон, среди многих пар обыкновенных ног мелькали все те же стройные, изящные, упоительные ноги, и у Франца, от вина, от чужого кружения, начиналась какая-то терпсихорова [80] бальная кутерьма в бедной его голове, словно все мысли его сразу научились плясать фокстрот. И внезапно что-то случилось. Изольда [81] Одна из барышень , среди танца, крикнула: - Ах, смотрите, - портьера! Все глянули, - и действительно портьера на окне странно шевельнулась, переменила складки и в одном месте стала медленно набухать. Одновременно кто-то выключил электричество, и в темноте все заахали и остановились. В темноте странный овал света стал бегать по зале, портьера раздвинулась, и молча появился при зыбком свете человек в маске, и в старой шинели [82] лохмотьях , с трубовидным пугающим фонарем в протянутой руке. Ида [83] Кто-то пронзительно вскрикнула. Голос инженера спокойно сказал в темноте: "Держу пари, что это наш милый хозяин", И вдруг, после странной паузы, заполненной [84] заглушая граммофоном, продолжавшим добросовестно играть в темноте, раздался сильный голос Марты. Она закричала так ужасно, что две девицы и пожилой граф [85] некоторые отхлынули к двери, которую пыхтя и животом смеясь, загораживал Вилли. Фигура в маске захрипела и, наводя на Марту фонарик, двинулась вперед. Пожалуй девушки [86] Многие и впрямь испугались. Пожалуй также, что один или два мужчины начали сомневаться в том, что это только шутка - и Марта, продолжая кричать о помощи, с холодным ликованием отметила, что инженер, стоявший с ней рядом, вдруг заложил руку назад, под смокинг, и что-то как будто вынимает из своего бокового кармана. Тогда, поняв, что значит ее крик, к чему побуждает, и что должно за этим последовать она, уверенная в своем представлении, завопила еще пуще, до непристойности громко, - понукая, улюлюкая… Франц не выдержал. Он стоял всех ближе к вошедшему и сразу узнал его, по его на заказ сделанным к смокингу брюкам, и теперь проворной пятерней стащил с его лица отвратительно хрустнувшую маску. Меж тем Мр. Фатум [87] кто-то , наконец, одолев пыхтевшего Вилли, включил свет. Посредине комнаты, в бандитском шарфе, в солдатской шинели [88] черных лохмотьях стоял Драйер и, помирая со смеху, пошатываясь, приседая, красный, растрепанный, указывал пальцем на Марту. Быстро сообразив, как теперь разрешить свой напускной ужас, она повернулась к мужу спиной, пожала голым плечом, поправила бретельку и спокойно подошла к заикающемуся [89] замиравшему граммофону. Он бросился за ней и, все еще смеясь, обнял и поцеловал ее в щеку. «Ах, я знала, что это был ты», - сказала она - что, конечно же, было чистой правдой. Франц почувствовал вдруг новый приступ [90] давно назревавшей тошноты, с которой он уже некоторое время пытался бороться и быстро ушел из залы. За собой он слышал шум, все хохотали, орали, - вероятно толпясь вокруг Драйера, тиская его, тиская… тиская их обоих, его и уклоняющуюся Марту. Прижав платок к губам, Франц кинулся в переднюю, рванул дверь уборной. Оттуда огромной бомбой вылетела старуха Вальд [91] Грюн и исчезла за поворотом стены. "Боже мой, Боже мой", - приговаривал он, согнувшись вдвое. Он издавал отвратительные звуки, узнавая в прерывистом потоке месиво пищи и питья, подобно тому, как грешник в преисподней пере-вкушает крошево своей жизни. И потом, глубоко дыша, брезгливо вытирая рот обрывком туалетной бумаги, немного помедлив, он потянул за цепочку. Пошел медленно обратно. В гостиной он остановился и прислушался. Сквозь открытые двери, отражаясь в зеркале, зловеще горела широкая рождественская елка. Там, дальше, продолжался захлебывающийся шум голосов, снова ревел граммофон. Вдруг он увидел Марту. Она быстро к нему подошла, оглядываясь на ходу, подобно заговорщику в пьесе. Как в дурном сне, пылала электрическая елка. Они были одни в яркой гостиной, а там, за дверью, был шум, гогот, визг беспомощной свиньи, клекот замученного индюка [92] кто-то кричал петухом . – Сорвалось, - сказала Марта. - Прости, дорогой. Ее пронзительные глаза были сразу и спереди, и сбоку, и сзади, и повсюду вокруг него - так все кружилось. Вдруг она, схватив себя за бока, стала кашлять и упала в кресло. Он спросил, плечом касаясь шуршавшей хвои: - Что ты имеешь в виду? Что сорвалось? – Я так больше не могу, - забормотала Марта, меж припадков лающего кашля, -…не могу… И посмотри на себя: ты бледен, как смерть… Шум за стеной разрастался, близился; уже казалось, - вот эта огромная елка орет всеми своими лампочками. – …Как смерть, - сказала Марта и закашлялась. Франц [93] Он опять почувствовал прилив тошноты; шум голосов хлынул вперед, Драйер, с топотом, потный, хохочущий, спасаясь от Вальда [94] Грюна и инженера, промчался мимо, за ними другие, - все кричало, гудело, стонало, и Том запертый в гараже лаял высунув голову наружу - и этот хищный охотничий шум [95] не умолк в ту ночь; он последовал наутро за Францем, окружал его потом и на улице, и дома, и во сне, и опять наяву. Как будто прорвались в мозгу тайные шлюзы, шумящая темнота помчала, закружила его. И пока он боролся, было еще страшно, - но когда он решился и отдался ревущему бреду - все стало так легко, так странно, почти сладостно. И было по-праздничному пусто на солнечных улицах, было тепло, было мокро, всюду большие лужи, полные рябого неба. К вечеру во всех окнах зажглись елки, - и прошла какая-то женщина в маске рождественского деда, с ватной бородой, - и раздавала какие-то объявления. Он шел и никак не мог сообразить, вчера ли был этот бал у Драйера или третьего дня. Но Марты он с тех пор не видел; значит, должно быть, - вчера. Он прислушался. Да, шум был тут как тут, - но уже ровный, понятный, признанный. "Я больше не могу". Да, она права. Все будет так, как она решит. Он заторопился, нетерпеливо толкнул калитку, почти бегом бросился к дому. Никогда бы он нынче не пошел сюда, если б не совершенно непреодолимое желание увидеть Марту. казалось преследовал Франца и тогда когда его рвало на пустынной улице, и когда он брел домой. На углу площади завернутое в кокон строительных лесов здание будущего Кино-палаццо на самой вершине было украшено сияющей рождественской елкой. Она даже была видна, правда лишь как крошечное радужное пятно в звездном небе, из окна драйеровской спальни. - Любая из двух могла бы стать замечательной женушкой для доброго старины Франца, - произнес Драйер раздеваясь. - Вот о чем ты думаешь, - сказала Марта, пристально глядя в зеркальце на туалетном столике. - Ида, конечно, покрасивей, - продолжал подвыпивший Драйер, - но у Изольды такие пушистые блеклые волосы и она так разевает рот, когда кто-нибудь рассказывает ей что либо смешное. - Почему бы тебе не попробовать ее? Или обеих вместе? - Пожалуй, - задумался Драйер, стаскивая кальсоны. Он улыбнулся и добавил: «Любимая, а как насчет тебя сегодня вечером? В конце концов, сегодня ведь Рождество». - Не после твоих идиотских шуток, - сказала Марта, - и если ты будешь надоедать мне со своей похотью, я заберу свою подушку в комнату для гостей. - Пожалуй, - повторил Драйер, укладываясь в постель и снова улыбаясь. Он никогда не пробовал их вместе. Может получиться забавно! По отдельности у него с ними было только два случая: Ида, три лета назад совсем неожиданно, на пикнике в лесу Шпандау; И Изольда, немного позже в Дрезденском отеле. И обе, безнадежно плохие стенографистки. Франц никогда еще не ложился спать в половине пятого утра. Он проснулся после полудня с чувством голода, здоровый и счастливый. Он вспомнил с удовольствием как сорвал эту маску. Рокочущая темнота, преследовавшая его подобно ночному кошмару, преобразилась в гул эйфории так, что теперь он сам ей отдался. Пообедал он в ближайшей закусочной и отправился домой ждать Марту. В семь-десять она не пришла. В двадцать минут восьмого он знал, что она не придет. Ждать до завтра? Позвонить ей он не осмелился: Марта запретила ему и себе телефонные звонки, чтобы они не стали милой привычкой, которая, в свою очередь могла привести к посторонним ушам, подслушивающим беззаботно ласковую фразу. Стремление рассказать ей какую твердость и здоровье он ощущает, несмотря на все это вино и дичь, и музыку и ужасы, было даже сильнее чем его желание узнать, не прошла ли ее простуда. Когда он добрался до их улицы, его обогнало и остановилось возле виллы пустое такси. Он решил, что его визит не ко времени - они, должно быть, собираются уехать. Он помедлил у садовой изгороди, ожидая их выхода, она в своих любимых мехах, он, в пальто из верблюжьей шерсти. Затем, снова передумав, Франц быстро направился к крыльцу. Парадная дверь была распахнута. Фрида тянула за ошейник наверх по лестнице полу-задыхающегося Тома. В передней он заметил огромный рыжий чемодан из настоящей кожи и пару великолепных гикориевых лыж, каких не было в их магазине. В холле друг против друга стояли муж и жена [96] Драйер и Марта . Он смеялся и быстро говорил; она улыбалась как ангел и молча кивала. – А, Франц! Это ты?- сказал он, обернувшись, и поймал племянника за [97] пуговицу набитое плечо. - Вот это кстати. Я уезжаю недельки на три. – Там - лыжи… - вяло проговорил Франц, и сам удивился, что Драйер перестал быть страшен ему. - Да лыжи. Мои. Я еду в Давос. И вот, возьми. (пять долларов) [98] Он посмотрел на жену и рассмеялся: – Нет, не приезжай ко мне. Он поцеловал свою жену в щеку. - Лечи свою простуду, дорогая. Повеселись тут на праздниках. Попроси Франца повести тебя в театр. Право, моя душа, не сердись, что я тебя не беру. Снег только для мужчин и одиноких девочек. Этого не изменишь. – Ты еще опоздаешь на поезд, - сказала Марта сладко щуря на него глаза. Он посмотрел на свои золотые часы, сымитировал панику, кивнул, схватил свой саквояж и стал торопливо прощаться [99] Горничная прибежала сказать, что таксомотор ждет у калитки. Они все вышли в сад. . Шофер такси помог с лыжами. Дядя, тетя и племянник прошли через сад. После всех этих морозов установилась сырая погода. Капало. Марта, без шляпы, в кротовом пальто, шла к калитке, вяло покачивая бедрами, невидимо сцепив руки в соединившихся рукавах. Довольно долго устраивали на крыше автомобиля длинные лыжи [100] В сторонке Том поедал навоз. . Наконец, захлопнулась дверца. Таксомотор двинулся. Франц вяло отметил номер: 22221. Эта неожиданная единица после стольких двоек была странная. Они медленно пошли назад к дому по хрустящей тропе. – Оттепель, - сказала Марта. - Я уже сегодня кашляю совсем мягко. Франц немного подумал и сказал: "Да; но еще будет холодно". – Возможно, - сказала Марта. Когда они вошли в пустой дом, у Франца было впечатление, будто они вернулись с похорон.
|