Набоков В.В.

King, Queen, Knave. (Король, Дама, Валет.)

Обратный перевод и реконструкция текста.


Глава VIII

Она принялась его учить - упрямо и проникновенно. Стыдясь в начале, и спотыкаясь, и путаясь, он постепенно начинал понимать то, что, почти без слов, почти только мимикой, она внушала ему. Он внимательно прислушивался и к ней, и к завывающему звуку, который постоянно, то громче, то тише, ему сопутствовал, - и уже чуял в этом звуке ритмическое требование, и необоримый смысл, и правильность ударов и пауз. То, чего хотела от него Марта, оказывалось таким простым… Почувствовав, что он это усвоил, она молча кивала, с пристальной улыбкой глядя вниз, как будто следя за движением и ростом уже отчетливой тени. Неловкость, стыд, то чувство хромоты и горбатости, которое угнетало его [1] было сперва, - все это скоро пропало; зато прямая, стройная осанка, искусственная грация и поступь, которым она учила его, поработили его всецело; он уже не мог не слушаться разгаданного звука. Головокружение стало для него состоянием привычным и приятным, автоматическая томность - законом его естества; и Марта уже нежно ликовала [2] улыбалась , уже прижималась виском к его виску, зная, что он с ней заодно, что он сделает так, как нужно. Уча его, она сдерживала свое нетерпение, нетерпение, которое он уже раз подметил в сверкании и мелькании ее элегантных [3] нарядных ног. Она теперь, стоя перед ним и двумя пальцами подтянув плиссированную юбку, медленно, как в задержанном кинематографе, повторяла эти шаги [4] движения , чтобы он понял их, медленно преувеличенно, переступала, поворачивала носок и пятку. Он попытался приласкаться, но она шлепком отбросила его руку и продолжила урок. Когда же, под напором ее ладони, он научился поворачиваться и кружиться, когда, наконец, его шаги стали отвечать ее шагам, когда в зеркале она мимоходом заметила не кривой урок, а гармонический танец, тогда она ускорила размах, дала волю нетерпеливому волнению и её стремительные восклицания выражали пылкое удовлетворение его послушным поршневым скольжением [5] сурово порадовалась его послушной быстроте. . Он познал одуряюще-вращающийся паркетный разлив огромных зал, окруженных ложами; он облокачивался на вялый бархат барьера; он стряхивал с плеча её пудру, он видел себя и Марту в пресыщенных зеркалах; он платил из ее черного шелкового кошелька лощеным, хищным лакеям; его макинтош и ее любимое кротовое пальто часами обнимались в тесном сумраке тяжело нагруженных вешалок, под охраной позевывающих гардеробщиц; и все звучные названия модных зал и танцевальных кафе, - тропические, хрустальные, королевские, - стали ему так же знакомы, как названия улиц в том городке, где он когда-то, в прежней жизни, жил наяву.

И вот, запыхавшись от любовных усилий, судорожно переводя дух, перед следующим танцем, они сидели рядом на желтовато-серой [6] сизой кушетке, в его тихой выцветшей комнатке.

– С Новым годом, - сказала Марта. - Наш год. Напиши матери, которую, конечно же, я хотела бы узнать, что тебе хорошо, что ты веселишься. Подумай, как потом… после… когда я с нею познакомлюсь, она будет удивлена…

Он спросил:

– А срок? Ты говорила о сроке… Какой ты установила срок?

– Самый краткий, самый краткий. Чем быстрее, тем лучше…

– Да, конечно, - медлить нельзя. Она откинулась на подушки, заломив руки:

– Месяц, может быть два. Нужно все рассчитать, мой милый…

– Я без тебя сошел бы с ума, - сказал Франц. - Меня все пугает. Эти обои, люди на улицах, мой хозяин… Его жена никогда не показывается. Это так странно.

– Ты должен быть спокойнее. Иначе вообще ничего из дела не выйдет. Поди сюда…

– Я знаю - все будет чудесно, - сказал он, припадая к ней. - Но только нужно действовать наверняка. Малейший промах…

– Ах, не сомневайся, мой сильный, крепкий Франц [7] - Если ты будешь бояться, Франц. !

- Нет, конечно, нет, Боже, нет. Ох, мой Бог, нет [8] - Нет, конечно, нет. Я не так выразился. Просто нужно найти верный способ…

– Быстро, мой милый, совсем быстро, - ты же слышишь ритм…

Как-то так вышло, что они уже не обнимались [9] сидели; в англ. тексте вместо него стоит coupling на [10] сизой кушетке, а танцевали фокстрот, на ярко освещенном полу, между блестящими белыми столиками [11] в озаренном пространстве между белеющих столиков , в кружащемся кафе. Оркестр играл, захлебываясь. Среди танцующих был рослый негр, который лишь извиняюще улыбнулся, когда одна страстная пара столкнулась с ним и его белокурой партнершей.

– Найдем, не можем не найти… - скороговоркой, в такт музыке, продолжала Марта. - Ведь мы в своем праве…

Он видел ее длинный нежно горящий глаз, черную лоснящуюся прядь, прикрывающую гераниево-розоватую мочку ее маленького уха… если б можно было так всегда, - не отрываясь от нее, скользить… подобно поршнем вечно движущемуся стержню в пустоте наслаждения, и никогда, никогда не разъединяться с нею. Но был магазин, где он, как веселая кукла, кланялся, вертелся; но были ночи, когда он, как мертвая кукла, лежал навзничь в постели, не зная, спит ли он или бодрствует; - и кто это шаркает и пританцовывает на два такта, и шепчет в коридоре, - и почему джазом гремит в ухо будильник?… А ведь правда, уже рассвет, и мы проснулись - и вот бровастый старичок Энрихт с ужимочкой несет ему две чашки кофе - почему две? И какую тоску наводят валяющиеся на полу пропотевшие порванные шелковые носки.

И в такое вот мутное утро, как-то в воскресенье, когда он [12] пришел к Марте, и они и Марта в своем бежевом платье чинно ходили по усыпанному снегом саду, - она молча показала ему снимок, который только что получила из Давоса. На снимке улыбался Драйер, в скандинавском лыжном костюме, с палками в руках, и лыжи лежали живописно параллельно, и кругом был яркий снег, и на снегу можно было различить узкоплечую тень фотографа.

Когда фотограф, - свой брат-лыжник, и преподаватель английского, Мр. Вивиан Бэдлук [13] Mr. Vivian Badlook – анаграмма, Владимир Набоков, щелкнул и разогнулся, Драйер, продолжая сиять, двинул вперед левую лыжу, но так как стоял он на незаметном уклоне, лыжа скользнула дальше, чем он сам предполагал, и, взмахнув палками, он довольно грузно повалился на спину, в то время как две девицы, промчавшиеся мимо пронзительно рассмеялись. Некоторое время он не мог расцепить проклятых, скрестившихся лыж и раза два, глубоко, по локоть уходил рукой в снег. Когда же он наконец поднялся, обезображенный снегом, натянул покрывшиеся снежной коркой перчатки и осторожно [14] пошел заскользил вниз, лицо его уже было серьезно. Он мечтал делать всякие стремительные христиании и телемарки, - резко поворачивать в облаке снега, лететь дальше по склону, - но Бог был, видимо, против этого. На снимке, однако, он вышел настоящим лыжником, и долго он любовался им, прежде чем сунуть его в конверт. Но на следующий день после отсылки снимка, утром, стоя в желтой пижаме у окна и глядя на зеленые лиственницы и кобальтовые небеса, он подумал, что вот уже здесь почти две недели, а меж тем и английский его стал даже хуже чем год назад и на лыжах бегает так же плохо, как и в прошлую зиму. С заснежено-голубой дороги донесся перезвон лошадиного колокольчика. Изольда и Ида хихикали в ванной. Но, хорошего понемножку. Вспомнил он [15] кстати с приливом острого наслаждения, изобретателя, который, должно быть, уже принялся за работу в устроенной для него мастерской; вспомнил еще кое-какие занятные дела, связанные с расширением магазина «Денди», да с продажей участка земли, до которого, ползя на запад, уже жадно дотянулся город; обдумал [16] вспомнил все это, посмотрел на синие следы лыж, исполосовавшие снежный склон, - и решил до срока покатить обратно, домой, оставив свих подружек их собственным развлечениям, которые были не столь уж и незначительны; и за этими мыслями была еще одна теплая мысль, которую он сознательно не пускал в передний ряд… Хотелось ему ненароком явиться домой, чтобы душу Марты застать врасплох, посмотреть, - улыбнется ли она от неожиданности, или встретит его так же плавно, иронично и немного хмуро, как если б была предупреждена об его приезде. Несмотря на свое тонкое чувство юмора, Драйер был слишком наивно эгоцентричен, чтобы осознавать, сколь исчерпывающе эти неожиданные возвращения разработаны в непристойных историях.

Франц разорвал фото на мелкие белесоватые кусочки швырнул в сторону, и ветер понес их по газону.

– Глупый… - спокойно сказала Марта. - Зачем ты это сделал? Он же меня спросит, - наклеила ли я этот снимок в альбом…

– Я альбом тоже когда-нибудь разорву, - сказал Франц, чувствуя, как ноги у него вдруг ослабели от волнения.

Издалека, очень радостно, примчался Том: ему показалось, что Франц что-то бросил, - мячик [17] вероятно или камешек. Но его стремительный поиск ни к чему не привел, камешка нигде не оказалось.

Пару дней спустя Фриде было позволено провести выходные с семьей ее брата, служившего пожарным в Потсдаме и бывшего светлым рембрантовским отсветом в её печальных глазах. Том был вынужден больше времени, чем обычно провести в помещении садовника, рядом с без-автомобильным гаражом.

И как-то вечером, уступая [18] следуя все тому же мучительному желанию утвердиться, освободиться, войти в свои права, насладиться свободой - Марта и Франц решили - хоть один этот вечер - пожить всласть, пожить так, как они страстно желали жить, так, как они потом заживут, устроить генеральную репетицию будущего, уже недалекого счастья.

– Ты сегодня здесь хозяин, - сказала она. - Вот твой [19] стол рабочий кабинет, вот твое кресло, вот, если хочешь, вечерняя газета, рынки снова на подъеме.

Он скинул пиджак, прошелся по всем комнатам, как будто осматривая их, как будто вернувшись в свой теплый дом из далекого и трудного путешествия.

– Все в порядке? - спросила она. - Мой господин [20] Ты доволен? Он обнял ее за плечо и они оба стали бок о бок перед зеркалом. Был он в этот вечер плохо выбрит, вместо жилета надел простоватый рыжий свитер, - и в Марте тоже было что-то домашнее, тихое, ее волосы, недавно вымытые, лежали негладко, на ней была вязаная кофточка, выглядящая неподобающе, но теперь бывшая как-то кстати, которую она носила, только когда была совсем одна.

- Мр. и Мс. Бубендорф. Ты знаешь, однажды мы стояли точно так же, и я была уверена, что ты первый раз меня поцелуешь, но ты этого не сделал.

- Я теперь на дюйм выше, - сказал он с улыбкой, - смотри, мы почти одного роста [21] - Стой прямо. А то выходит, что мы одного роста. - Так и есть, - усмехнулся он. - Смотри, я не могу вытянуться выше. .

Потом он повалился в кожаное кресло, она села к нему на колени, и то, что она была довольно тяжеленькая, и с весьма увесистым задком как-то подбавляло уюта.

– Я люблю твое ухо, - сказал он, приподнимая лошадиным движением губ прядь на ее виске.

В соседней комнате нежно и мелодично [22] звучно заиграли часы. Франц тихо засмеялся.

– Нет, - ты подумай. Вдруг он бы вошел сейчас…

– Кто? - спросила Марта. - Я не понимаю, о ком ты говоришь?

– Да он. Вернулся бы, не предупредив. Он умеет так таинственно открывать двери.

– Ах, ты о моем покойном муже… - лениво, дымчатым голосом сказала Марта, покачиваясь на его коленях. - Нет, - покойник у меня аккуратный. Всегда предупредит…

– Нет, нет, Франц, не сейчас, может быть после ужина. Я думаю, что он хотел бы быть примером для своей маленькой жёнушки, которая, в противном случае могла бы навестить и его - я сказала, нет - без предупреждения, в той маленькой комнатке с кушеткой, позади его офиса.

Молчание. Супружеское благолепие.

В тишине явственно тикали далекие часы.

– Покойник… - усмехнулся Франц, -…покойник…

– Ты его ясно помнишь? - пробормотала Марта, почесывая нос об его плечо.

– Приблизительно. А ты [23] - Я тоже. Это было так давно… Она вдруг подняла голову: ?

- Рыжая шерсть на его животе и… - в гнусных, пренебрежительных и довольно ошибочных терминах она описала интимные части покойного мужчины.

- Фу, - сказал Франц. - Не доводи меня до рвоты.

– Франц, - сказала она, сияя глазами, - никто никогда не узнает!

Уже привыкший, уже совсем ручной и жаждущий крови, он молча закивал. Какое-то онемение овладело его нижними конечностями.

– Мы это сделали так просто, так точно… - сказала Марта, щурясь, словно смутно вспоминала. - Ни тени подозрения. Ничего. А почему, сэр? Потому что за нас наша судьба. Иначе и не могло быть. Ты помнишь похороны? Тюльпаны от Пифке? Фиалки, купленные у уличного нищего, от Изольды и Иды. Он безмолвно закивал опять.

– Была оттепель. У нас растет форзиция в оконной нише. Помнишь? Я еще кашляла, но уже мягко, мокрым, приятным кашлемАх, избавляясь уже от последней густой мокроты.

Франц вздрогнул. Снова молчание.

– У меня, знаешь, чуть-чуть нога устала, - шепнул Франц. - Нет, постой, не вставай, сядь только иначе. Вот так.

– Мое счастье, мое сокровище [24] счастье … - воскликнула [25] сказала она. - Мой милый муж. Я никогда не думала, что могут быть такие браки, как наш…

Он скользнул губами по ее теплой шее и проговорил: - Уж поздненько… Не пора ли нам [26] спать прилечь ненадолго. А?

- А как насчет холодной вырезки и пива? Нет [27] - Какой ты… Спать захотел… ? Ну, ладно, поедим после.

Она встала, сильно в него упершись, как она это делала обычно; потом вся вытянулась, расправилась…

– Пойдем наверх, - сказала она, удовлетворённо [28] мягко зевнув. - В нашу спальню.

– Можно? - спросил Франц, но не двинулся с места, - я думал, мы сделаем это здесь.

– Конечно, нет. Ну что же ты, - вставай. Уже [29] половина одиннадцатого одиннадцатый час.

– Я, - знаешь, все-таки покойника-то… побаиваюсь, - сказал Франц, покусывая губы.

– Ах, он только явится через неделю. Это так же наверняка, как смерть. Чего тут бояться. Глупышка! Или ты меня не хочешь?

- Ах, я хочу. - проговорил Франц, - Но ты должна накрыть его постель; я не могу её видеть. Она мне мешает [30] - Но все-таки… как же так… например, прислуга… – Глупости. Спят мертвым сном. На другой стороне дома. – Ну, хорошо, - решился Франц. .

Она [31] Они потушила свет в гостиной, и он медленно поднялся за нею по внутренней лестнице, короткой и скрипучей; затем они прошли [32] пошли по голубенькому коридору.

– Да что ты ходишь на цыпочках? - громко рассмеявшись, воскликнула Марта. - Пойми же, - мы женаты, женаты!

Она показала ему [33] пустую пыточную комнату которую она использовала для [34] гимнастики своих псевдо-индийских упражнений, гардеробную, его и свою ванную и наконец их спальню.

– Покойник спал вон на той постели, - сказала она. - Но, конечно, белье с тех пор переменили. Давай я брошу на неё тигровый коврик. Так. Если хочешь помыться или что, пойдем вот сюда [35] в ванную .

– Нет, я тебя подожду здесь, - сказал Франц, рассматривая мягкую куклу на ночном столике: долголягий негр во фраке.

Хорошо. Быстренько раздевайся и прыгай в мою постель. А мне очень надо…

Она оставила дверь полуоткрытой. Её плиссированное платье и шерстяная кофта уже лежали на стуле. Оттуда из полуоткрытой двери лился какой-то фарфоровый свет и из туалета, через коридор, доносился [36] журчание воды. обильный, ровный, быстрый звук с которым писала его сестра. Прекратился. Марта прошла в ванную.

Он вдруг почувствовал, что в этой [37] чужой , холодной, враждебной, нестерпимо белой комнате, где все напоминает ему того… покойника, - он раздеться не в состоянии, не говоря уж о любви. С отвращением и страхом он поглядел на другую постель, что была поближе к окну, на большие колодки под стулом [38] - и ему стало попросту страшно. .

Он прислушался. Ему почудилось, что [39] за журчанием воды слышен еще какой-то звук, кто-то будто стукнул дверью внизу [40] где-то что-то скрипит и потрескивает , а затем крадущиеся шаги. Мгновенно ошалев от страха, он кинулся [41] к двери ванной в коридор; одновременно из ванной вышла [42] оттуда Марта, розовая, растрепанная [43] в оранжевом пеньюаре. , совершенно голая.

– Что-то произошло, - сказал он быстрым плюющимся шепотом. - Мы больше не одни. Ты прислушайся…

Марта нахмурилась. Завернулась в халат и, выйдя [44] приоткрыв дверь в коридор, постояла так, наклонив голову.

– Я тебя уверяю… Я слышал…

– Мне тоже стало неприятно, - тихо сказала Марта. - Знаешь, милый, ты будешь ужасно разочарован, но мы все-таки не должны так безумствовать. Ведь теперь уже недолго ждать. Ты лучше уходи. Я приду завтра, как обычно.

– Но как же… там, внизу… Как я спущусьа если встречу кого-нибудь на лестнице?

– Никого нет. Франц. Нельзя быть таким нервным. Вот, возьми ключ; завтра мне отдашь.

Она проводила его до парадной лестницы, продолжая прислушиваться. Как и он, она теперь была озадачена и взволнована [45] и чувствуя сама неприятное волнение. .

Ух! Что-то внизу, в зале громко и раздраженно стукнуло. Франц остановился, ухватившись за перила. Но она облегченно рассмеялась.

– Ах, я понимаю, - сказала она, - это там есть такая дверь. Дверь нижней уборной. Она [46] всегда иногда хлопает по ночам, если сильный ветер и если ее плотно не затворить.

– Я, признаться, немножко испугался, - выдохнул Франц.

– Все-таки, милый, лучше уходи. Мы не должны рисковать.

Он обнял ее; она, улыбаясь, дала поцеловать себя в обнаженное плечо, оттянув для этого прощального ему угощения кружево пеньюара, и оставалась стоять на площадке короткой, театрально-освещенной, синей лестницы, пока он, сгорбившись поспешно [47] отворял дверь. не ушёл.

Хватил по лицу сильный, чистый ветер. Гравийная дорожка приятно и безопасно захрустела под ногами. Франц глубоко набрал воздуха: затем чертыхнулся. Она была так греховна и так хороша! Оранжевая, сияющая… Она снова заставила его почувствовать себя мужчиной. Если б он так легко не пугался… И его охватила тяжелая злоба при мысли, что призрак, покойник, выгнал его из дома, где по праву он, Франц, подлинный хозяин. Бормоча что-то на ходу, как часто с ним случалось в последнее время, он быстро пошел по темному тротуару, и затем, не глядя по сторонам, стал наискось переходить улицу в том месте, где всегда переходил, когда возвращался восвояси. Автомобильный рожок такси, гнусавый и яростный, заставил его отпрыгнуть. Франц, продолжая бормотать, ускорил шаг и завернул за угол. Меж тем таксомотор затормозил, неуверенно пристал к панели. Шофер слез и открыл дверцу, "Какой номер вы сказали? - спросил он. - Я забыл номер". Никакого ответа. "Какой номер?"- повторил шофер и, протянув руку в темноту, потряс [48] сидящего своего пассажира за плечо. Тот не сразу проснулся. Наконец он открыл глаза, наклонился вперед [49] привстал, вылез на тротуар . "Пятый, - ответил он на вопрос шофера. - Вы немного промахнулись".

Окно спальни было освещено. Марта устраивала на ночь волосы. Вдруг она замерла с поднятыми локтями. Теперь она совершенно ясно услышала громкий треск, как будто что-то упало. Она метнулась в коридор к лестнице. Кто-то внизу, в передней, раскатисто смеялся, - знакомый смех, увы. И смеялся он потому, что, неловко повернувшись с парой длинных лыж на плече, уронил одну из них, в то время как другой сбил с подзеркальника белую щетку, взлетевшую [50] бумерангом как птица, после чего спотыкнулся о свой же чемодан.

Я, это путешественник, - вскричал он на наилучшем своём английском. - Я полу вернулся из перевозки [51] “I am the voyageur,” he cried in his best English. “I half returned from shee-ing!” !

А затем, на мгновение, он узнал совершенное счастье. На лице Марты была изумительная улыбка. Ах, конечно же, он замечательно выглядел, загорелый, элегантно степенный, сбросивший, по меньшей мере фунтов пять (так, словно Марта и Франц уже начали уничтожать его). Но он только не заметил, что глядит-то она не на него, а как-то через его голову, улыбаясь не ему, а доброй, умной судьбе, которая так просто и честно предотвратила грубую, нелепейшую, отвратительно невыносимую катастрофу.

– Нам повезло… Судьба нас чудом спасла, - рассказывала она потом Францу (слишком уж легко люди говорят о чудесах). - Но это урок… Ты сам видишь: дольше тянуть невозможно. Раз пронесло, два пронесло, а затем - крышка. И что тогда будет? Предположим, он даст мне развод. Предположим, я застукаю его со стенографисткой. Но ведь он не обязан обеспечивать меня, если я вновь выйду замуж. Что дальше? Я совершенно так же бедна, как и ты, мои родители разорены, живут, бедняги, у моей сестры в Гамбурге, - никто ни мне, ни тебе не поможет. Да и разве две-три тысячи, которые я могла бы в конце концов добыть, чем-нибудь помогли бы? Нет, - нам нужно все…

Франц пожал плечами.

 Я надеюсь, ты понимаешь, - проговорила она, - что его вдова наследует все состояние.

– Зачем ты мне это говоришь? Мы об этом достаточно уже толковали. Я отлично знаю, что есть только одно [52] путь решение.

И тут [53] Она тогда поняла, увидев, какой , вглядевшись сквозь скользкий, мутный блеск его очков [54] стоит в в трясину его зеленоватых глаз, - она поняла, что теперь она своего добилась вполне, что подготовлен он совершенно, созрел окончательно, и что можно теперь приняться за дело. И она была права [55] действительно : своей воли у Франца уже не было, большее, на что он был способен - это преломлять ее волю по-своему. Легкая выполнимость [56] ее замысла двух, слившихся воедино грез стала ему очевидной благодаря очень простой игре чувств. К этому времени Драйер уже несколько раз был убит и похоронен [57] Уже однажды они Драйера удалили. . Был покойник; были даже все внешние признаки смерти: тошнота смерти, похороны, опустевшие комнаты, воспоминание о мертвом. Не будущее счастье, а будущие воспоминания были разыграны [58] Все было уже проделано на голой сцене, перед темным и пустым залом. Затем, с потрясающей неожиданностью труп откуда-то вернулся, заходил, словно оживший снеговик, заговорил, - точь-в-точь, как живой. Но что из этого? Было легко и вовсе нестрашно положить этой мнимой жизни конец, из трупа опять сделать труп. И на этот раз окончательно.

Обсуждение методов [59] Мысль об умерщвления стало для них чем-то обиходным. Натянутости, стыда в этой мысли уже не было, как не было в ней и темной азартной жути, знакомой мошеннику, или всего того уютного ужаса, что вчуже волнует доброго семьянина, читающего, с кровавыми подробностями, хронику умерщвления постороннего семейства в истерической семейной газетке.

Слова "пуля" и "яд" стали звучать столь же просто, как "пилюля" или "яблочный мусс [60] “bullet” and “poison” as “bouillon” or “pullet,” ", так же обыденно, как докторское «пульс» или «пульпа» [61] as a doctor’s bill or pill . Способы умерщвления можно было так же спокойно разбирать, как рецепты в поварской книге. И, быть может, именно по врожденной у женщины хозяйственной склонности к стряпне и природному знанию пряностей и зелий, полезного и вредного, - Марта прежде всего подумала о ядах.

Из второсортного энциклопедического словаря они узнали о ядах Локусты и Лукреции Борджиа. Какой-то отравленный перстень с полым бриллиантом заполненным радужным ядом недели две мучил воображение Франца. По ночам ему снилось коварное рукопожатие. Он спросонья шарахался в сторону, и замирал, приподнявшись на напряженной руке; где под ним, на простыне, только что перекатился колючий перстень, и страшно было [62] на него ненароком лечь что он может ужалить его. Но днем, при спокойном свете Марты, все было опять так просто. Тоффана, сицилийская девушка, отравившая 639 человек, продавала свою водицу в склянках с невинным изображением святого. Словно после благодушной понюшки, почихивала жертва [63] министра Графа Лэстера. Марта нетерпеливо захлопывала О-П том словаря и искала в другом томе. Они узнали, с полным безразличием, что оказывается, токсикоз является причиной анемии и что римское право видело в венефиции сочетание убийства и предательства. "Умники…"- усмехалась Марта, резко перевертывая страницу. Но она не могла добраться до сути дела. Сардоническое [64] Ироническое "смотри" отсылало ее к каким-то алкалоидам. Другое «смотри» вело к хелицерам многоножек, в увеличенном виде, если желаете. Франц, не привыкший к толстым энциклопедиям, тяжело дышал, глядя через ее плечо.

Пробираясь сквозь проволочные колючие заграждения формул, они долго читали о применении морфина, пока Марта, дойдя извилистым путем до каких-то особых случаев крупозного воспаления легких [65] плевритических эксудатов , не догадывалась вдруг, что речь идет о ядах прирученных. Обратясь к другой литере, они узнали, что стрихнин вызывает судороги у лягушек и приступы смеха у некоторых островитян. Марта начинала раздражаться. Она резко вынимала и [66] ставила впихивала как попало обратно в шкап толстые тома. Мелькали цветные страницы: таблицы, военные ордена, этрусские вазы, яркие бабочки, осоковые растения… "Вот это уже лучше", - сказала Марта и негромко, торжественно прочитала: "…рвота, ощущение тоски, звон в ушах, - не сопи так, пожалуйста, - невыносимое чувство зуда и жжения по всей коже… зрачки сужены до размера булавочной головки, яички раздуты как апельсины". Франц почему-то вспомнил, как в школьные годы тайком читал в [67] таком же гораздо меньшем энциклопедическом словаре статью об [68] проституции онанизме, после чего почти целую неделю оставался запуган и целомудрен. Но он взглянул на внимательный профиль Марты, и все стало опять вполне естественным.

– Нет, - сказала она, цокнув языком, - медицинский вздор все это. Кому надо знать о противодействии или диагностировке мышьяка, обнаруженного в зловонной заднице мертвеца [69] по-видимому, не так просто найти, как я думала. . Я думаю, нам нужно [70] что ли каких-нибудь специальных книжек. Эти трактаты тут упоминаются, в пояснениях, но это всё труды, написанные в шестнадцатом веке на латыни. Не понимаю, зачем людям надо использовать эту латынь. Подтянись, Франц, - он приехал.

Она не торопясь поставила том на место, не торопясь закрыла стеклянные створки шкапа, пока из загробного мира, посвистывая на ходу, пощелкивая над лающей и прыгающей собакой, близился Драйер. Но она не сдавалась, не собираясь отказываться от идеи отравления. По утрам, одна, опять она рыскала глазами по увертливым статейкам энциклопедии, стараясь найти тот простой, ещё неизвестный, незаметный, деловитый яд, питьё или порошок, который ей так ясно мерещился. Случайно в конце одного параграфа она наткнулась на внушающий доверие, краткий библиографический списочек современных трудов по отравлению. Она посоветовалась с Францем, не купить ли одну из этих книг. Он побледнел, но сказал, что если нужно, пойдет и купит. Но она не решалась пускать его одного. Скажут ему, что книжку нужно выписать, или окажется, что труд состоит из десяти томов стоимостью в двадцать пять марок каждый. Он смешается, сдуру купит, даст свой адрес. Пойди она вместе с ним, он, конечно, будет держать себя превосходно, - естественно и небрежно: студент, мол, медик, химик. Но пойти вдвоем, - опасно, из за чего и публичные библиотеки оказались под запретом. Да и раз втянешься в эту книжную суету, - начнешь бегать по магазинам… Черт знает, какая ерунда получится. Она перебрала в уме все то немногое, что раньше знала или теперь выудила, - о способах отравления. Две вещи она уяснила [71] Одно ей были уже ясно , что, во-первых, всякий яд имеет своего двойника - противоядие, и, во-вторых, внезапная смерть повлечет за собой пытливо-пристрастное вскрытие и экспертиза всегда найдет причину смерти. Но все же Марта [72] она еще довольно долго, с покорным содействием Франца (купившего однажды совершенно самостоятельно, исполнительный дорогой, на уличном лотке "правдивую историю маркиза Бренвилье, знаменитого отравителя"), продолжала лелеять мысль о яде. Наиболее привлекательным ядом ей казался [73] Как-то она даже остановилась на цианистый калий. Это звучало уже без всяких [74] не романтических украшательств, бодро и солидно. Мышь, проглотив ничтожную часть грамма, падает мертвой, не пробежав и тридцати дюймов [75] одной сажени . Она представила его себе в виде щепотки бесцветного порошка, которую можно было незаметно вместе с сахаром бросить в чашку чаю.

- Говорят, что в некоторых случаях цианид невозможно обнаружить в трупе. Что это ещё за некоторые случаи? Скажите, пожалуйста. Это было бы так просто, - говорила она Францу, улыбаясь своей чудесной, влажной улыбкой. - Пили бы вместе чай вечерком, с этими очаровательными эклерами от Мензеля, и он проглотил бы свой сладкий чай со сливками - ну ты знаешь как быстро он это обычно делает - и вдруг… бац!

– Надо достать этот порошок, - ответил он. - Я достану. - Но только я совершенно не знаю, как и где. Ведь, если пойти в аптеку… нет, я совершенно не знаю…

– Я тоже не знаю, - проговорила [76] Ты прав, - усмехнулась Марта, - конечно, в детективных рассказах я читала, что есть такие сомнительные кабачки, где можно познакомиться с какой-нибудь личностью, - вроде тех, которые торгуют кокаином… Но это все не то, это слишком долгий путь к тому, что нам требуется. Я боюсь, что яды отпадают, если, конечно мы не собираемся подкупить доктора, чтобы тот не вскрывал его, но это слишком уж рискованно. Свинство мечтать, когда мы в таком положении. А даже если удастся что-нибудь достать, - то все равно вскроют, узнают. Я почему-то думала, что есть такие яды, которые действуют бесследно. Взял и помер. Врачи полагают, что от разрыва сердца. И дело с концом. Я совершенно была уверена, что существуют такие совершенно верные яды. Ужасно глупо, что их нет. И как жаль, Франц, что ты не изучаешь медицину, - мог бы разузнать, рассудить…

– Я все готов сделать, - сказал он несколько сдавленным голосом, так как в эту минуту стаскивал башмаки, а они были новые и неприятно жали. - Я на все готов. Я тоже думал… Я тоже…

– Много мы потратили времени попусту, - вздохнула Марта. - Я, конечно, не ученая… Я просто женщина.

Она аккуратно сложила на кресле снятое платье. Февральский ветер теребил оконную раму, и она слегка дрожала, выскользнув из трусиков. В начале зимы для визитов к нему она стала надевать теплое нижнее бельё, но он возненавидел её нелепый вид в тех овсяного цвета колготках, которые были так же длинны и так же утомительно стягиваемы, как и его собственное бельё, и делали к тому же её бедра и грудь схожими с тем особенно отвратительным глупо округлым манекеном в магазине, напротив служебного лифта. И несколько погодя она перестала надевать что-либо кроме любимых им складок на её гусиной коже [77] Была она в плотных вязаных панталонах и в нательной фуфайке под блестящей розовой сорочкой, - так как в февральские, пронзительно-ветреные дни всегда боялась бронхита. .

– Нужно годами изучать яды, - сказала она, аккуратно скатывая чулки, которые и оставила бы, но боялась порвать. - Безнадежно, безнадежно, - вздохнула она, открывая постель (под покрывалом сегодня будет теплее, хотя ей было известно, что предпочитает он кушетку). - Ты уже станешь гениальным химиком с длинной белой бородой, когда мы, наконец-то, предложим ему эту чашку чая [78] Только тогда можно за это браться. !

Он, в свою очередь, медленно и аккуратно натягивал снятый пиджак на широкие деревянные плечи вешалки (стянутой из магазина), предварительно вынув и положив на стол: авторучку [79] перо , два карандаша, записную книжку, ключи, кошелек с пятидолларовой купюрой, семью [80] тремя немецкими и шестью почтовыми марками, письмо к матери, которое он забыл отправить. Задумчивый, голый и угрюмый он понюхал собственную подмышку и швырнул своё нижнее бельё под умывальник. Оно приземлилось на пол недалеко от резиновой ванны с еще более унылыми вещичками Марты. Он отфутболил нижнюю рубашку в угол - послезавтра она должна ему её постирать вместе с носками, которые были еще сравнительно чистые. Итак, за работу, старый солдат. Наверное, потому что очков он не снимал даже занимаясь любовью, напоминал он ей красивого, длинноволосого ныряльщика за жемчугом, легко извлекающего живую жемчужину из розовой раковины, подобной той, что они видели вместе с ним в русском балете, или той, что была изображена на последней странице тома М. Затем он снял часы с кисти, прислушался к ним, положил их на ночной столик, рядом с будильником. Она всегда уходила ровно в четверть девятого. Оставалось менее получаса [81] двадцать пять минут , слишком много времени они потратили на цианиды.

– Милый, поторопись… - сквозь зубы проговорила из-под одеяла Марта.

– Эх, какую я мозоль себе натер, - крякнул он, поставив босую ногу на край стула и разглядывая желтую шишку на пятом пальце. - А ведь это мой номер. Ноги, что ли, у меня выросли…

– Франц, иди же. Потом будешь осматривать. После, действительно, он осмотрел мозоль основательно. Марта, проворно подмывшись, снова [82] еще лежала с закрытыми глазами, пресыщенная телесным блаженством [83] неподвижно и блаженно. . На ощупь мозоль была как камень. Он надавил на нее пальцем и покачал головой. Во всех его движениях была какая-то вялая серьезность. Надув губы, он почесал темя. Потом, с той же вялой основательностью, стал изучать другую ногу, на вид казавшуюся меньше и пахнущую иначе. Никак в голове не укладывалось, что, вот, номер - правильный, а все-таки башмаки оказались тесными. Вон они там стоят в углу, рядышком, американские, шишко-носые, красновато-коричневые [84] желтые , крепкие. Он подозрительно на них посмотрел. Жалко, - такие красивые, и, даже со скидкой, такие дорогие. Он медленно отцепил очки, дохнул на стекла, открыв рот по-рыбьи, и концом простыни стал их протирать. Потом так же медленно надел.

Марта, не открывая глаз, сладко вздохнула. Затем быстро приподнялась, посмотрела на часики. Да, надо одеваться, уходить.

– Ты сегодня непременно приходи ужинать, - сказала она, поспешно раскатывая на ноге чулок и щелкая подвязками. - Еще когда гости, - то ничего, - а мне сидеть вдвоем с ним весь вечер… Это невозможно. Через полчаса, как всегда. И надень свои старые башмаки [85] И не надевай башмаков, если они жмут. . А завтра пойдешь и потребуешь, чтобы эти [86] их размяли. Конечно, бесплатно. И знаешь, Франц, нам нужно поторопиться. Каждый день дорог… Ох, как дорог…

Он сидел на постели, обняв колени, и смотрел, не мигая, на светлую точку в графине, стоявшем на умывальнике, он ей показался, - с такой круглой головой и растопыренными ушами [87] в этой раскрытой на груди рубашке, , в этих слепых очках, - таким особенным, таким милым… Неподвижность гипноза была в его позе и взгляде. Она подумала, что одним лишь словом может его заставить, вот сейчас, встать и пойти за ней, - как есть, голым, словно маленький мальчик [88] в одной рубашке, , по лестнице, по улицам… Чувство счастья дошло в ней вдруг до такой степени яркости, так живо она представила себе всю их ясную, прямую правильную жизнь после удаления Драйера, - что она побоялась хотя бы взглядом нарушить неподвижность Франца, неподвижность ей снившегося будущего счастья; она быстро закончила одеваться, накинула пальто, взяла шляпу, бросила ему воздушный поцелуй и, тихо смеясь, вышла из комнаты. В передней, у жалкого зеркала, которое было все же получше того, что висело в комнате её любовника, она припудрила нос и [89] тщательно надела шляпу, поправила виски. Как хорошо горят щеки…

Из туалета [90] Откуда-то вынырнул старичок хозяин и низко ей поклонился.

– Как здоровье вашей супруги? - спросила она, берясь за дверную ручку. Он поклонился опять.

Марта почему-то подумала мельком, что этот сухенький, чем-то неприятный старикашка похожий на колдуна, наверное, знает кое-что о способах отравления. Любопытно, что они там делают со своей незримой старухою. И еще несколько дней она не могла отделаться от мысли о волшебных порошках мгновенно растворяющихся в смертном небытии [91] ядах , хотя знала, что из этого не выйдет ничего. Сложный, опасный, несовременный способ. Вот именно - несовременный. "Если в середине прошлого века разбиралось ежегодно средним числом пятьдесят [92] сорок дел об отравлении, то зато, согласно статистике, в наши дни…" Вот именно. Но жалко, жалко отказаться от этого способа. В нем такая домашняя простота. Ах, как жалко…

Драйер поднял чашку к губам. Франц невольно встретился глазами с Мартой. Белоснежный стол на оси хрустальной вазы описал медленный круг. Драйер опустил полупустую чашку, и стол остановился.

– …Свет там плоховат, - продолжал он, - и холодно, как в погребе. Ужасный резонанс. Эхо от каждого удара. Я думаю, прежде там была школа верховой езды. Но, конечно, тренируешься, подача не расклеивается за зиму. Впрочем… (последний [93] опять глоток чая)… слава Богу, скоро весна, можно будет играть на открытом воздухе. Мой новый клуб оживет через месяц. Тогда-то мы и начнем. А, Франц?…

Накануне, около девяти утра, он ни с того, ни с сего явился в «Спортивные товары» [94] магазин , где зимой бывал редко. Маленькая сенсация. Из-за лепниной отделанной колоны Франц видел в какой-то зеркальной перспективе, как он там, в глубине, остановился, заговорил с почтительно склонившимся Пифке. Приказчицы и коллега-атлет Мр. Швимер внимательно [95] сперва замерли [96] потом стали суетливо что-то запаковывать и записывать, хотя покупателей в этот ранний час еще не было. , ранний покупатель, желавший другой мячик для своей собаки, был позабыт на мгновение.

- Что касается ваших тараканов, - загадочно и весело сказал Драйер Пифке и подошел к прилавку, за которым, опомнившийсятем временем Франц сделал вид, что занят карандашом и блокнотом [97] сумрачно и подобострастно застыл Франц. .

– Работай, работай, мой мальчик - сказал он с тем рассеянным добродушием, с каким всегда обращался к племяннику, уже давно значившемуся в его сознании как «болван» с перекрестными ссылками к «тряпка» и «симпатяга». Потом он двинулся, иронически протянув руку, к [98] остановился перед восковым неотзывчивому молодцу из крашенного дерева, которого недавно переодели в теннисный костюм: фланелевые штаны, белые туфли. Продавщицы окрестили его Рональдом.

Драйер [99] Он долго стоял перед [100] ним этим уродом в красном свитере, - с презрением глядя на его позу и оливковое лицо и с удовольствием и нежным волнением думая о той работе, над которой сейчас счастливо мучился изобретатель. Рональд [101] Молодой человек держал в руке ракету. Он держал ее так, что было ясно: ни одного мяча [102] движения он ею отразить [103] сделать не может, даже чисто умозрительного мяча в его деревянном мире. Живот у Рональда [104] него был безобразно подтянут. На лице - выражение какого-то гордого, самодовольного идиотизма. Драйер вдруг с ужасом заметил, что на Рональде [105] нем галстук. Поощрять людей надевать галстук, чтобы играть в теннис…

Он обернулся. Другой молодой человек, по внешним признакам более или менее -живой и даже в очках, кивая, покорно выслушал его короткое приказание.

– Кстати, Франц, - добавил Драйер, лукаво улыбнувшись, - покажи мне самые лучшие ракеты.

Франц показал. Взволнованный Пифке смотрел издали с умилением. Драйер выбрал английскую. Звонко пощелкал по янтарным струнам. Взвесил ее на пальце, проверяя, что тяжелее, рама или рукоятка. Провел ею по воздуху, сымитировав удар хорошего игрока слева [106] ударяя воображаемый мяч. . Она была очень приятная, 13,5 унций.

– Ты ее держи в прессе, - обратился он к Францу. Франц почему-то побледнел. Душевное волнение затуманило очки молодого человека.

– В знак расположения. Маленький подарок, - вскользь объяснил Драйер и, бросив напоследок недружелюбный взгляд на простака Рональда [107] воскового молодца , направился прочь вместе с рысцой поспешающим за ним Пифке [108] в соседний отдел. .

И хотя, строго говоря, это и не входило в его обязанности, Франц машинально подошел к этому деревянному мертвецу в белой рубашке, в белых штанах, обнял его и стал осторожно развязывать ему галстук. При этом он старался не касаться твердой холодной шеи. Стянув с него галстук, он расстегнул пуговку. Ворот распахнулся. Мертвое тело было коричневато-зеленое с темными пятнами и бледными разводами [109] в странных географических пятнах . Выражение Рональда [110] молодого человека приобрело, благодаря открытому вороту, что-то наглое и нечистоплотное. Под глазом у Рональда [111] него было [112] белесый развод темно-коричневое пятно, как от удара кулаком. У Рональда был пегий подбородок, в ноздри Рональда набилась черная пыль. Франц попробовал вспомнить, где он уже видел такое ужасное лицо. Да, конечно, давным-давно, в поезде. В поезде, кроме того, была прелестная дама в черной шапочке с бриллиантовой ласточкой. Холодная, душистая, мадонно-подобная дама. Он попытался воскресить в памяти ее черты, но это ему не удалось.

На главную страницу…