На первом месте, конечно, было море, легкое, сизое, с размазанным горизонтом, а над ним - тучки, плывущие гуськом, все одинаковые, все в профиль. Затем, вогнутым полукругом шел пляж, с тесной толпой полосатых будок, особенно сгущенных там, где начинался мол, уходивший далеко в море, окруженный стаей сдающихся на прокат лодок. Если смотреть из лучшего в Гравице отеля, «Морской вид», можно было заметить, как иногда одна из будок неожиданно наклонялась и переползала на другое место, как красно-белый скарабей. Вдоль пляжа шла высокая каменная набережная, обсаженная со стороны пляжа акациями, на черных стволах которых после дождя оживали налипшие улитки, вытягивали из круглого завоя чуткие прозрачно-желтые рожки, от которых у не менее чувствительного Франца по коже пробегали мурашки. Ещё дальше, вдоль набережной белели фасады небольших гостиниц, пансионов, сувенирных лавок. Комнаты четы Драйер выходили балконами на море, оправдывая название отеля. Комната Франца угрюмо выходила на улицу, шедшую параллельно набережной. Дальше, по другой стороне улицы, тянулись гостиницы второго сорта, дальше - опять параллельная улица и гостиницы третьего сорта. Пять-шесть таких улиц, и чем дальше от моря, тем дешевле, - словно море - сцена, а ряды домов - ряды в театре, кресла, стулья, а там уж и стоячие места. Названия гостиниц так или иначе пытались намекать на присутствие моря. Некоторые это делали с самодовольной откровенностью. Другие предпочитали метафоры, символы. То тут, то там попадались женские имена, например «Афродита», которому едва ли соответствовал этот пансионат. Одна была вилла, которая называлась почему-то "Гельвеция", - ирония или топографическое заблуждение. Чем дальше от пляжа, тем названия становились поэтичнее. Затем неожиданно они сдавались и преображались в «Центральную гостиницу», «Почтамтскую гостиницу» и в неизбежный отель «Континенталь». Едва ли кто-нибудь брал напрокат эти убогие лодки у пирса, и не удивительно. Драйер, никудышный моряк, не мог вообразить, как ему, или любому отдыхающему, может захотеться выйти на веслах в этот пустынный водный простор, когда так много есть других занятий на морском берегу. Например? Ну, загорать, хотя солнце было несколько жестоковато к его краснеющей коже. Проводить время в различных кафе тоже не лишено приятности, хотя и это скоро надоедает. Тут было одно кафе, «Голубая терраса», выпечка в котором показалась ему особенно замечательной. На следующий день, когда они ели здесь шоколадное мороженное, Марта заметила в толпе, по меньшей мере, трёх иностранцев. Один, судя по газете, был Датчанином. Двое других были не так легко опознаваемой парой: девушка безуспешно пыталась привлечь внимание местной кошки, маленькое черное животное сидело на стуле и вылизывало прямую, задранную как клюшка, заднюю лапу. Её спутник, загорелый парень, курил и улыбался. На каком языке они разговаривают? Польский? Эстонский? Рядом с ними к стене была прислонена какая-то сетка: бледно-голубой марлевый мешок на кольце, прикрепленном к легкому металлическому прутку. - Ловцы креветок, - сказала Марта. - Я хочу креветок на ужин. (Она клацнула передними зубами) - Нет, - проговорил Франц. - Это не рыбацкая сеть. Это для ловли комаров. - Бабочек, - подняв вверх указательный палец, произнес Драйер. - И кому надо ловить бабочек? - заметила Марта. - Эх, должно быть неплохой спорт, - сказал Драйер. - На самом деле, я думаю, что иметь страсть к чем-нибудь - это наивысшее счастье на земле. - Заканчивай со своим шоколадом, - проговорила Марта. - Да, - произнес Драйер, - я думаю это очаровательно, обнаруживать тайны в самых обыкновенных людях. Это мне напоминает: Пифке - да, да, розовый толстяк Пифке - коллекционирует жуков и является известным их знатоком. - Идем, - сказала Марта, - эти бесцеремонные иностранцы уставились на тебя. - Пойдем хорошенько прогуляемся, - предложил Драйер. - Почему бы нам не нанять лодку? - спросила Марта для разнообразия. - Уволь меня от этого, - ответил Драйер. - Ну, все равно, пойдем куда-нибудь еще, - проговорила Марта. Проходя мимо стула с кошкой, она наклонила его и произнесла «Кшш», и кошка, снова волшебно обретя все четыре лапы, соскользнула с сиденья и исчезла. Все это очень его развлекало. Оставив жену и племянника на другой террасе кафе, он, в одиночестве, уже второй или третий раз, ходил по лавкам, разглядывал открытки, антикварные сувениры. Они были все те же. Больше всего его смешила человеческая тучность и её телесная противоположность, Герр. и Фрау. Матчшин из Хангебурга. Облую громаду в полосатом трико ущипнул за гигантский зад красный (словно из кипятка воскресший) краб, и обладательница громады млеет, полагая, что это рука её кавалера [1] соседа - щуплого щеголя в канотье. Плывет толстяк на спине, и куполом вздымается над водой пунцовое пузо. Накрахмаленный усач смотрит из-за скалы на гиперболу в купальном костюме. Та же гипербола в других положениях, «поцелуй на закате», полушария, выдавленные в песке, "привет с моря"… Тощие, с веретенообразными ногами мужья, сопровождаемые их тыкво-грудыми супругами. Но особенно Драйера [2] его забавляли и трогали открытки фотографические. Они были сняты Бог знает как давно, еще в прошлом веке. Тот же пляж, то же море, те же корзины; но дамы в плечистых блузах, в длинных юбках бутылкой, мужчины, в соломенных шляпах [3] как парикмахерские рекламы … И он думал, что вот эти старомодно расфуфыренные ребятишки теперь купцы, инженеры, чиновники, мертвые солдаты, гравёры, вдовы гравёров … Лавки, хлопая навесами обвевал морской ветерок. Смесь морского воздуха и антикварной дряни: рамочки из раковин и перламутра, рогатые раковины, барометр, встроенный в картинку женской и мужской уборной, где разного пола фигурки появлялись в зависимости от изменений погоды, некоторое время занимали его благоговейное внимание.Мундштуки, ракушки в розовых кисейных мешочках - или это леденцы? Второсортный магазин мужской одежды, объявивший ликвидационную распродажу. Картины, картины, - творения местных маринистов, швыряемые штормом корабли, скалы в пене прибоя, маслянисто-желтый столб луны или сахарный парус среди прусской синьки моря. И ни с того, ни с сего Драйеру стало грустно. По пляжу, пробираясь меж крепостных валов, окружавших эфемерное поместье каждого купальщика [4] будку , куда-то спеша, чтобы этой поспешностью доказать ходкость товара, шел со своим аппаратом нищий, бродячий фотограф, игнорируемый ленивой толпой, и орал, надрываясь: "Вот грядет художник, вот грядет художник Божией милостью!" На пороге лавки, где почему-то продавались только китайские изделия, шелка, вазы, идолы, чашки - и кому все это нужно на берегу моря? - стоял день-деньской незагоревший человечек и, глядя на гуляющих, тщетно ждал покупателя. На кого же он похож? Да, больной муж бедной, пожилой Сары. В кафе, где он теперь присоединился к двум нашим курьёзным прожектерам, Марте дали не то пирожное, которое она заказала, и Марта взбесилась, долго звала метавшегося лакея, совсем еще мальчишку - и пирожное (прекрасный, сочащийся кремом шоколадный эклер) лежало на тарелке, одинокое, ненужное, незаслуженно обиженное. Меньше недели [5] Всего только четыре дня были они здесь, - а уже несколько раз Драйер чувствовал этот нежный наплыв грусти. Правда, это бывало с ним и раньше ("Чувствительность эгоиста, - говорила когда-то Эрика, прибавляя: - ты можешь [6] не заметить, что мне грустно, ты можешь обидеть, унизить, - а вот тебя трогают пустяки… обидеть или унизить человека, тебя волнует не слепой, а его собака"), но в последнее время [7] теперь случалось это как-то по-особенному, грусть становилась не такой чувствительной, или чувствительность становилась не такой требовательной. Солнце, что ли, так разнежило его, или он, может быть, стареет, что-то уходит, чем-то сам он похож на фотографа, чьих услуг никто не хочет, и чей крик только смешит детей… Когда этой ночью он добрался до постели, то никак не мог заснуть - небывалый случай [8] В ночь с четвертого на пятое он дурно спал. . Накануне солнце, под видом нежности, так растерзало ему спину, что [9] пожалуй, несколько дней нельзя будет ходить в купальном костюме , он страстно молил об ухудшении погоды. Они играли в мяч, стоя по бедра в воде, - он, Марта, Франц, еще двое молодых людей, один - танцмейстер, другой - студент, сын Лейпцигского меховщика. Танцмейстер мячом сбил Францу синие очки, - очень все смеялись, очки чуть не утонули. Потом Франц и Марта поплыли, - далеко, далеко, - он стоял и смотрел с пляжа, кляня свою не плавучесть, а рядом какая-то незнакомая старушка в одном нижнем белье ужасно почему-то волновалась. Он одолжил телескоп у любезного иностранца лет десяти, и некоторое время следил завистливым круглым глазом за двумя темными головами покачивающимися бок-о-бок в их безопасном, кругло-голубом мире. Надо непременно научиться плавать. Вот пройдет спина, и нужно будет взять несколько уроков в отельном бассейне [10] начать серьезно . Здорово жжет. Никак не ляжешь удобно. Лежа с закрытыми глазами, он попробовал заставить себя уснуть, но как только он закрывал глаза, он видел воронку, которую они выкопали, чтобы будка стояла уютно, напряженную волосатую ногу Франца, копавшего рядом, потом невозможно-яркую страницу из антологии стихов [11] книги , которую он пытался читать, лежа на солнце… Ах, как горит спина! Марта сказала: "Завтра пройдет… непременно… навсегда…" Да, конечно, - кожа окрепнет. С кожей или без, но завтра утром нужно выиграть пари. Глупое пари. Марта таких вещей не понимает. Женщины могут мерить расстояние лишь в сантиметрах, вверх от подола и вниз от рукавов, но не милями песка или лье воды, или ослепительно светящегося столба приоткрытой двери. Он отвернулся к стене и, пытаясь себя усыпить (не сознавая, как глубоко он уже погрузился в дрему, несмотря на то, что ослепительно сияющая полоса теперь была меж его плеч) начал мысленно повторять их прогулку на закате к Рокпойнт. Любит же она лодки и споры [12] bets and boats . Она утверждала, что гребная лодка попадет туда быстрее, чем пеший человек - даже человек у которого спина горит в любом из четырех положений. Он повернулся в изначальное, лицом к её двери, и снова пошел к западу, но на этот раз один - она была в соседней спальне и еще не погасила свет. Если он пойдет на запад с солнечным светом в прорези прищуренных глаз, вдоль залива, покинув населённую часть пляжа, то обнаружит, что полоска песка между зарослями вереска по левую руку и морем по правую, постепенно сужается до такой степени, что продвижение вперед будет остановлено противостоящим нагромождением скал. Я думаю, надо повернуть… Боже милостивый… Конечно, если вместо этого он пойдет [13] лесом, то дойдет скорее, чем они доедут на лодке. Лесом километра два… Лодка должна описать полукруг… Одним словом, завтра это будет доказано. Чтобы уснуть, он вообразил этот длинный, длинный буковый лес вдоль полосы длинного пустого пляжа, - лес тянется, пляж тянется, далеко сзади осталась кучка будок, дома исчезли за лукой, лес тянется, тянется пустой пляж… изогнутым обрывом бухты по концентрической слегка уходящей вглубь берега тропинке, как я это делаю сейчас, то придет к Рокпойнту, пожалуй, минут за двадцать или меньше, давайте-ка переустроим нашу левую руку… насколько же удобней должно быть спится безрукому… и там еще есть тропинка, ведущая к западу от невзрачной задней стороны отеля. Я пересеку деревушку и пройду пару километров сквозь буковую рощу. Как тихо, как спокойно… Он остановился отдохнуть на кровати в роще, но затем снова пошел и снова увидел вертикальную линию обжигающей боли. Он продолжал свою прогулку на спор. Ох, надо бы побыстрее. Или это его педометр такой медленный? Или аспирин наконец-то подействовал? Он вынырнул из леса в заросли вереска и тропинка, повернув теперь направо, сдвинув подушку, снова соединилась с береговой линией у горной вершины называемой Рокпойнт. Тут можно остановиться, подождать смехотворно маленькую лодку с бешено гребущей Мартой, и насладиться видом. Он наслаждался видом. Он услышал собственный гиппопотамов всхрап и пришел в себя. Рокпойнт, совсем небольшой одинокий мыс, но если выиграть пари она придет к нему в постель. По праву. Он вздохнул, повернулся на правый [14] другой бок и перестал слышать собственное сердце. Так-то лучше. Аспирин происходит от sperare, speculum, spiegel [15] sperare, ит. - надеяться, желать, ожидать; speculum, англ. ит. фр. - отражать, зеркало; Spiegel, нем. - зеркало . Теперь он видел [16] Теперь он видел темную голову Марты, холм ее перины. Только что мысли были такие занятные, - и вот - волна грусти. Ведь только протянуть руку, и тронешь ее волосы. А нельзя. Есть деньги, а путешествовать нельзя. Ждут его. не дождутся - в Китае, Италии, Америке. Скоро должен приехать американец. Любопытно, понравятся ли ему куклы? Говорят, довольно неаккуратный господин. Нет, завтра нельзя будет купаться, - ох, спина, спина… прямо пожар. Хорошо будет в лесу. Не спутать место, где тропинка сворачивает к пляжу, - к этой пресловутой скале. Полчаса ходьбы, - максимум. Не пошел бы завтра дождь. Барометр падает, падает… пляжный мусор вдоль тропы, по которой он идет, и идет, и идет. Это мерцание, там за крошечным скалистым островом, километрах в трех на восток, словно парящий в воздухе акробат - это наша часть пляжа в Гравице с сахарными кусками отелей. Маленькая черная лодка с Мартой в черном вечернем платье, в сверкающих сережках, должна, конечно же, обогнуть этот маленький черный остров с внешней стороны, и хотя, выражаясь геометрически, морской путь короче, тетива лука, жало залива [17] the string of the bow, the sting of the bay, , несмотря на это, даже утомленный путник. Когда, наконец [18] начал храпеть , храп её мужа нашел неизменный ритм, Марта [19] приподнялась на локте, посмотрела на окно - не светает ли. встала, закрыла дверь и вернулась в свою неудобную кровать - она была слишком мягкой и стояла слишком далеко от раскрытого окна. Там, за окном, стоял ровный, легкий, непрерывный шум, как будто где-то далеко, в темном саду наполнялась ванна. Увы, это был дождь, а не шум моря. Неважно, дождь или не дождь. Возьмет с собой зонт. Она погасила свет, но даже пытаться заснуть было бесполезно. Она садилась вместе с Францем в эту роковую лодку, и он греб к мысу. Процесс, усыпивший её мужа, ей уснуть не давал. Шелест дождя смешался с шумом у неё в ушах. Она откинулась опять на подушку и, лежа навзничь, стала смотреть на потолок, выжидая появления первой бледной полосы рассвета. Прошло два часа - эта поездка оказалась значительно дольше, чем кто-либо мог ожидать. Она подумала о том, спит ли Франц, может ли он спать в эту ночь. Погодя, она осторожно взяла с прикроватного столика часы и посмотрела на фосфористые стрелки и цифры, - скелет времени. Осмыслила эту фосфоресцирующую информацию. Солнце было ещё в Сибири. Еще долго… В половине восьмого [20] должный час Франц зашевелился. Ему было сказано встать ровно в половине восьмого. Было ровно половина восьмого. Булочник из энциклопедии, отравивший жителей целого прихода, говорил тюремному цирюльнику бреющему его шею, что никогда в жизни он не спал так хорошо. Франц проспал девять часов. Его собственный вклад в убийство до сих пор заключался лишь в точном расчете расстояния до Рокпойнта по суше и морем. Жертва должна попасть туда за несколько минут до прибытия лодки. Она должна быть смертельно уставшей и благодарна за доставку обратно. Франц открыл окно, выходившее на южную сторону, никакого моря не видно, но по крайней мере был открыт маленький балкон этажом ниже, на котором в течении трёх полудней подряд, в часы сиесты он наблюдал распростершуюся девушку из бара, загорающую на полотенце. Пол балкона мрачно-мокрый. Он может высохнуть к её сиесте, если до полудня появится солнце. "К вечеру [21] обеду все уже будет кончено", - подумал он машинально, - и не мог себе представить ни этого вечера [22] обеда , ни последующего дня, - как не может человек представить себе вечность. Скрипя зубами, он натянул холодный, непросохший за ночь купальный костюм. Карманы халата были полны песку. Он побил ладонь о ладонь и, тихонько прикрыв за собой дверь, пошел по длинным белым коридорам. В носках парусиновых туфель тоже был песок: ощущение тупой, слепой мягкости. Его дядя и тетя [23] Марта и Драйер уже сидели на своем балконе, пили кофе. День был бессолнечный, белесое небо, серое море, барашки, невеселый ветерок. Тетя Марта налила Францу кофе. Она тоже была в халате поверх купального костюма. По мохнатой синеве халата вились зеленые [24] оранжевые узоры. Она придержала свободной рукой широкий рукав, когда протянула Францу чашку. Драйер читал список курортных гостей, изредка произнося вслух смешную фамилию. Он был в синем пиджаке и серых фланелевых штанах. Он надел было светлый, нежный, бледно-желтый китайский [25] почти белый галстук, уникум, стоивший пятьдесят марок - но Марта сказали, что, пожалуй, пойдет дождь, галстук испортится, поэтому он надел другой, старый, бледно-лиловый - попроще, потемнее. В таких мелочах Марта обычно бывала права. Драйер выпил две чашки кофе и съел булочку с восхитительным, прозрачным, стекающим через край медом. Марта выпила три чашки и ничего не съела. Франц выпил полчашки и тоже не съел ничего. По балкону гулял ветер. – Профессор Клистер из Свистера [26] По-ро-кхов-штши-коф - вслух прочел Драйер и рассмеялся. - Извиняюсь. Листер из Свистка. – Если ты кончил, пойдем, - сказала Марта, - Блавдак Виномори [27] Ещё одна анаграмма Владимира Набокова , - торжественно прочитал Драйер. - Пойдем, - запахивая халат, и стараясь не стучать зубами, проговорила Марта. - А то еще польет дождь. – Рано, душа моя, - протянул он и украдкой покосился на тарелку с булочками. И почему это дома никто и никогда не придает маслу такой волнообразной формы? – Пойдем, - повторила Марта и встала. Франц встал тоже. Драйер посмотрел на свои золотые часы. – Я все равно обгоню вас, - сказал он, лукаво подняв одну бровь. - Вы оба идите вперед. Я вам дам четверть часика. Не жалко. – Ладно, - сказала Марта. – Посмотрим, чья возьмет, - сказал Драйер. - Посмотрим, - сказала Марта. -…Ваши весла или мои ножки, - сказал Драйер. - Пусти, - я не могу выйти, - резко воскликнула она, толкаясь коленом и продолжая запахиваться в халат. Драйер отодвинул свой стул. Она прошла. - К тому же моей спине намного лучше, а у Франца живот или что-то еще болит, - сказал Драйер. Франц, не глядя на него, покачал головой. В солнечных очках надетых поверх его обычных очков, в ярко-красном [28] пестром халате, он [29] смутно походил на японца. выглядел так как должен выглядеть Блавдак Виномори. – Не утони, Блавдак [30] Эх ты, - японец, , - сказал Драйер и принялся за вторую булочку. Хлопнула стеклянная дверь. Тишина. Жуя и обсасывая медом запачканный палец, Драйер [31] он неодобрительно поглядел на бледное огромное море. С балкона был виден кусок пляжа, неопрятно разбросанные, не совсем прямо стоявшие будки. Он не завидовал отважным купальщикам. Лодки нанимаются где-то в стороне, - западнее, около пирса [32] поправее … с балкона не видать [33] отсюда . Сдавал их старик, одетый как оперный капитан. Было холодно, сыро, неинтересно без солнца. Неважно. Это будет бодрящая, оживляющая прогулка. Как в давние, очень давние времена, Марта [34] Но это не могло ослабить приятное чувство, которое он испытывал при мысли о том, что жена согласилась с ним немного поиграть и не отказалась в последнюю минуту - из-за дурной погоды, как он втайне боялся. Он опять посмотрел на часы. Вчера и третьего дня как раз в это время звонила контора. Нынче, пожалуй, Сара опять позвонит. Бог с ней. Он перезвонит ей позже. Не стоит ждать. Он крепко вытер губы, стряхнул крошки с колен и прошел в ванную [35] к себе в номер . Холодный душ был ужасен, но теперь чувствовал он себя великолепно. Перед зеркалом он остановился, вынул серебряную щеточку, провел ею вправо и влево по своим английским усам. Облупилась кожа на его германском носу. Некрасиво. Стук в дверь. Конторе все-таки удалось его поймать. Драйер, хлопая по карману, поторопился к телефону. Разговор был короткий. Поговорив, он заторопился опять. Того и гляди они в своей лодочке доплывут до скалы первые. Поколебавшись - брать ли зонт - он решил не брать и вышел через черный ход. На набережной еще было пустовато [36] Двое-трое таких же энергичных купальщиков, как его жена и племянник, спешили к пляжу. Но его-то не тянуло купаться… Ни в каком случае… Холодно, тучи, море, как чешуя. Мимоходом он . Молодая пара, встреченная им вчера, сидела сбоку на скамейке и играла в шахматы. Оба сидели закинув ногу на ногу. Белые, спрятав руку между коленом левой ноги и голенью другой слегка покачивали правой ступней. Черные, сложив руки на груди. Их взоры покинули доску, когда они приветствовали Драйера. На мгновение он остановился и весело предупредил Белых, что конь Черных собирается поставить вилку с шахом королю и королеве Белых. Марта любила спорить, но, считая это недостойным занятием, просила его никому не рассказывать об их маленьком свидании у Рокпойнт, поэтому ничего не сказав об этом, он отправился дальше своим путем. - Старый идиот, - проворчали Черные, положение которых было безнадежно. Драйер проследовал подобием бульвара, затем тропинка, потом прошел через деревушку, где заметил, что автобус в Свисток отходит от почтамта и взглянул на свои часы. Он должно быть успеет к берлинскому экспрессу. Свернув вправо, чтобы выйти к побережью он мельком увидел море и заметил в туманной дали крошечную лодку. Он напряг зрение и ему показалось, хотя и не наверняка, что он различает два ярких халата Марты и Франца. И он ускорил шаг, почти перейдя на рысь, изредка поглядывая на беленькую, словно неподвижную лодку. Потом свернул в боковую улочку, ведущую в буковый лес. Франц греб молча, то угрюмо склоняя лицо, то в размахе отчаяния глядя в небо. Марта сидела у руля. До того, как нанять лодку, она на минуту влезла в воду, чтобы согреться. Промах. Солнце, дававшее половинчатые обещания, не сдержало их. Мокрый костюм прилип к груди, к бедрам, к бокам, к спине, зябли ноги, - но она [37] Марта была слишком взволнована и счастлива, чтобы обращать внимание на такие глупости. Населенная будками часть пляжа в очаровательной дымке податливого тумана медленно удалялась. Лодка стала обходить небольшой скалистый остров [38] широкий загиб берега , где свидетелями были только чайки. Тяжело скрипели уключины. – Ты ничего не хочешь спросить, ты все запомнил, милый? Забирая веслами, наклоняясь вперед, Франц кивнул - и опять уставился в пустые небеса [39] стал валиться навзничь , туго отталкивая воду. – …Когда я скажу, только когда я скажу, - помнишь? Опять угрюмый наклон. - Сделаем всё быстро - понял? Ты по прежнему будешь сидеть на носу, - помнишь? Скрипнули уключины, любопытная чайка кружила над ними, волна подняла лодку, словно проверяя её, Франц поклонился в ответ. Он старался не смотреть на свою безумную тетку [40] нее , - но глядел ли он на бурое, сырое дно лодки, вдоль которого лежала вторая пара весел, - или запрокидывал лицо, следя глазами за счастливыми чайками - все равно он ощущал Марту всем своим существом, - видел, и не глядя, ее синий резиновый чепчик, большое голое, отвратительно широкоскулое лицо, её выбритые лодыжки, широкий отяжелевший по краям халат. И знал он в точности, как это все будет, - как Марта выкрикнет [41] скажет пароль, как оба гребца встанут, чтобы поменяться местами… лодка качается… разминуться трудненько… осторожно… еще шаг… близость… шаткость… и вот! – …Ты помнишь: всего один мошный толчок, всем телом, сразу… - сказала Марта, и он медленно наклонился вперёд. - Ты должен толкнуть так, чтобы он вылетел за борт, упал лицом вперед, и затем греби изо всех сил. Холодный ветер прохватывал её тело суровой сыростью, но возбуждение не рассеялось. У Марты на голых ногах мелко пупырилась кожа. Она пристально глядела на закруглявшийся берег, на бесконечную бледную полосу пляжа, на бахрому леса, на розовато-лиловый участок поросший вереском, отыскивая то место, - около остроконечной скалы, - где они должны были пристать… Увидела. Натянула левую веревку руля. Франц, с беззвучным стоном откидываясь назад, услышал вдруг, как Марта хрипло засмеялась, закашлялась, прочистила горло, кашлянула и засмеялась опять. Большая волна подняла лодку, брызнули весла, он на мгновение перестал грести, согнулся, напрягся, капли пота, несмотря на морской холод, стекали у него по вискам. Марта, - по воле волны, поднималась и опускалась, дрожащая, большеглазая, невероятно постаревшая, её посеревшее лицо лоснилось как резина [42] на голых ногах мелкие волоски стояли дыбом. . Она смотрела на крохотную темную фигурку, которая вдруг появилась на пустынной выступающей полосе пляжа. – Поторопись, - сказала она, дрожа и оттягивая на груди и бедрах холодное прилипшее купальное трико, словно это была простыня и она умирала. - Ох, пожалуйста! Поторопись. Он ждет. Франц бросил весла, медленно снял обе пары очков, медленно вытер стекла обеих пар об полу халата. – Я тебе говорю, поторопись! - крикнула она. - Тебе не нужны эти глупые солнечные очки. Франц! Слышишь? Он положил солнечные очки в карман своего халата. Подняв другую пару к небу [43] Держа очки в руке , он посмотрел сквозь стекла на облака [44] небо , медленно нацепил их и затем взялся опять за весла. Темная фигурка стала яснее, появилось у нее лицо, как кукурузное зернышко. Марта двигала корпусом взад и вперед, не то повторяя движения Франца, не то подталкивая лодку. Теперь уже ясно можно было различить синий пиджак, серые штаны. Он стоял расставив ноги, подбоченясь. - Это решающий момент, - проговорила Марта, уже перейдя на шепот. - Он больше никогда не сядет в лодку, если не сделает этого сейчас. Постарайся выглядеть повеселей [45] - Ничего не забудь, - уже шепотом сказала Марта. - Только, когда дам знак… помни… . Она мяла в руках концы веревок руля. Берег близился. Драйер стоял глядя на них и улыбаясь. На ладони он держал плоские золотые часы. Он пришел на восемь [46] двенадцать минут раньше. На целых восемь [47] двенадцать минут. Лодка называлась «Линди». Прелестно. – С приездом, - сказал он и сунул часы обратно в карман. – Ты, вероятно, всю дорогу бежал, - сказала Марта, тяжело дыша и озираясь. – Как бы не так. Шел с прохладцей. Даже отдыхал по дороге. Она продолжала озираться. Песок, скалы, дальше вересковый [48] песчаный скат [49] обросший лесом. , и лес. Ни единая душа [50] кругом и ни одна собака сюда не забредали. – Садись в лодку, - сказала она. Лодка чуть вздрагивала от мелких набегающих волн. Франц вяло возился со второй парой весел. Драйер усмехнулся: - Я вернусь тем же путем. В лесу чудесно. Я подружился с белкой. Встретимся в кафе «Сирена» [51] у нашей будки; Siren Cafe - еще одно обозначение авторского присутствия. . – Садись, - повторила она резко. -Ты немного погребешь. Ты разжирел. Смотри, как Франц устал. А я не могу грести одна. – Право, душа моя, мне совсем не хочется… Я ненавижу греблю, да и спина заболит снова, - протянул он, глядя на нее бочком. Марта рулевой веревкой хлопала себя по ладони [52] колену . Он закатил глаза, вздохнул и стараясь не замочить ног, неуклюже, с опаской стал влезать в лодку. – Нелогично и неправильно, - сказал он и тяжело уселся на среднее сидение. В [53] Лодка называлась "Морская сказка". Франц вставил в уключины была вставлена вторая пара весел. Драйер скинул пиджак. Лодка тронулась. И сразу волнение Марты прошло. Она почувствовала блаженный покой. Совершилось. План исполнялся, мечта становилась явью. Он в их власти. Пустынный пляж, пустынное море, туманно. На всякий случай нужно отъехать подальше от берега, к северу. В груди, в голове у нее была странная, прохладная не лишенная приятности пустота, как будто влажный ветер насквозь продул ее, вычистил снутри, мусора больше не осталось. Звенящий холод. И сквозь легкий звон она слышала беспечный голос: – Ты все время влезаешь в мои весла, Франц, - нельзя так. Я подозреваю, что ты никогда в жизни не работал веслами. Я понимаю, конечно, что мыслями ты далеко… Но все-таки нужно быть повнимательнее к тому, что я пытаюсь делать. Не могу же я оборачиваться. Вот опять! Ты в лад, в лад… Она тебя не забыла. Ты ей, надеюсь, оставил свой адрес? Раз, раз… Я уверен, что сегодня будет тебе письмо, сообщающее, что она ждет ребенка. Ритм, - соблюдай ритм! Франц видел его крепкую, твердую шею [54] затылок , желтые пряди волос, слегка распушенные ветром, укорачивающиеся до розового ворса, белую рубашку, то надувающуюся, то туго натягивавшуюся на спине…. Но видел он это как сквозь сон… – Ах, дети, - как было забавно в лесу! - говорил голос. - Буки, темнота, вьюнок [55] повилика . На дорожке такие черные голые улитки, с продольной резьбой. Прямо самопишущие ручки. Очень забавно. Соблюдай ритм. Марта, полузакрыв глаза, глядела на его движущееся лицо, которое она видела в последний раз. Рядом с ней лежал его пиджак, в нем были золотые часы, серебряная щеточка для усов, особая зубочистка, пухлый бумажник. Ей было приятно, что эти вещи [56] часы и бумажник не пропадут. Небольшой бонус. В ту минуту она как-то не подумала, что придется конечно и пиджак сбросить в воду. Этот довольно сложный вопрос возник только потом, когда главное уже было совершено. Сейчас ее мысли текли по кругу медленно, почти томно. Предвкушение с трудом добытого счастья было сейчас восхитительно. – Я, признаться, боялся, что гребля будет раздражать спину, - говорил голос. - Ты вот обещала, моя душа, что сегодня пройдет, - и правда, лучше. И грести можно. Помнишь, я выиграл пари. И гребу я в сто раз лучше, чем этот повеса позади меня. Рубашка почесывает зудящие места, это приятно. Надо бы снять галстук. Они были теперь достаточно далеко от берега. Накрапывал дождь. На горизонте пушистым хвостиком склонялся дымок. Белые зрители заняли сиденья на своем черном острове. Галстук присоединился к пиджаку. Кругом лодки мелкие волны, журча, разбивались [57] проливались и пенились. – В сущности говоря, нынче мой последний день, - сказал Драйер энергично гребя. Франц выслушал это трагическое заявление совершенно равнодушно: уже ничто в мире не могло его потрясти. Но Марта взглянула на мужа с любопытством. Предчувствие, а? – Я должен завтра пораньше уехать в город, - пояснил он. - Мне только что звонили [58] Денька на три. . Дождь усиливался. Марта оглянулась на берег, потом посмотрела на Франца. Можно было начать. – Послушай, Курт, - сказала она тихо, - мне хочется погрести. Ты перейди на место Франца, а Франц пускай сядет на руль. – Нет уж погоди, моя душа, - сказал Драйер и попытался сделать так, как делал Франц, - повести весла плашмя по воде, на манер ласточки. - Я только что разошелся. Мы с Францем сыгрались. Он пришел в форму. Прости, моя душа, - я тебя, кажется, обрызгал. – Мне холодно, - сказала Марта. - Пожалуйста, встань и пусти меня. – Еще пять минут, - сказал Драйер и опять попробовал скользнуть веслами, - и опять не вышло. Марта пожала плечами. Ощущение власти было приятно; она готова была это ощущение продлить. – Еще восемь [59] двадцать пять ударов, - сказала она с улыбкой. - Сколько лет мы женаты. Я буду считать. – Брось, не мешай… Я скоро тебя пущу. Я ведь завтра уезжаю… Ему стало вдруг обидно, что она не интересуется, почему ему нужно ехать. Наверное, думает, что просто так, - по обычным конторским делам. – Любопытная комбинация, - сказал он небрежно, исподлобья глядя на жену. Она внимательно шевелила губами. – Завтра, - сказал он, - я одним махом заработаю тысяч сто долларов. Марта, досчитавшая удары весел, подняла голову. – Выдающееся изобретение продаю. Вот какие дела мы делаем! Франц вдруг оставил весла и стал вытирать очки. Ему почему-то казалось, что Драйер разговаривает с ним, и, вытирая очки от пота и дождя, он кивал, вяло ухмылялся и прочищал горло. Однако слов он не слышал. Он дошел до такого состояния, когда человеческая речь, если только это не команда, потеряла всякий смысл. Кроме того, Драйер сидел к нему спиной. – Ты не думала, что я такой умный, а? - говорил Драйер, лукаво прищурясь на жену и тоже переставший грести. - Одним махом, - подумай! – Ты, вероятно, так, - шутишь, - сказала она, нахмурившись. – Честное слово, - протянул он жалобно; - это удивительная штука. Прямо сенсация [60] Продаю американцам. . Я, единственный владелец замечательного изобретения, и я собираюсь продать его Мр. Риттеру [61] Ritter - нем. Рыцарь , которого ты знаешь. – Что это - какой-нибудь брючный пресс, запонка или подвязки?… Он мотнул головой. - Что-то связанное со спортом, с теннисом? – Это большая, восхитительная тайна, - сказал он. - А с твоей стороны глупо не верить. Она отвернулась, кусая обветренную [62] запекшиеся нижнюю губу, и долго глядела на темно-синий горизонт, где по узкой светлой полосе неба свисала серая бахрома ливня. – Ты говоришь - сто тысяч долларов? Это наверное? Это было не так, но он кивнул и налег на весла, услышав [63] почувствовав , что гребец сзади опять начал работать. – А можешь рассказать поподробнее, - спросила она, продолжая глядеть в сторону, - ты уверен, что это не затянется? Эти сто тысяч будут у тебя через несколько дней [64] три дня , - не позже? - Ну да, я надеюсь. И когда я вернусь, мы снова поработаем веслами, и Франц поучит меня плавать. - Не может быть; ты меня обманываешь - вскрикнула она. Драйер [65] Он рассмеялся, не понимая, почему, ни с того ни с сего, она ему не верит. – Будут, если продам. Я приеду с огромным мешком золота - сказал он, - подобно средневековому купцу, вернувшемуся из Багдада на осле. Купят наверняка. Ручаюсь тебе, я завтра заключу эту сделку. Нужно очаровать и ошарашить. Мы это умеем. Дождь то переставал, то снова лил, - будто примеривался. Драйер, заметив, как далеко они отъехали, стал правым веслом поворачивать лодку; Франц машинально табанил левым. Марта сидела задумавшись, языком то ощупывая заднюю пломбу, то проводя по губам [66] граням передних зубов . Погодя, Драйер предложил ей погрести. Она молча мотнула головой, скребя подошвой синей купальной туфли по мокрому дну лодки. Дождь пошел вовсю, Драйер сквозь сырой шелк рубашки чувствовал его приятный холодок. Ему было хорошо, весело, он трепетал от прилива бодрости, с каждым взмахом греб лучше, сквозь туман показался [67] приближался берег [68] а вон там, за изгибом, - , уже можно было различить флаги и городок полосатых будок на пляже. Длинный пирс начал медленно и аккуратно прицеливаться по движущейся мишени их лодки. – Ты, значит, вернешься в субботу [69] девятого , не позднее субботы? Это наверное? - спросила Марта [70] холодно глядя на . Франц смотрел на его промокшую рубашку, сквозь которую, смотря по тому, какая часть прилипала к коже, проступали то здесь, то там телесного цвета пятна, отвратительно розовая география. – В субботу или в воскресенье [71] Не позже девятого , - сказал он, с удовольствием, и как только прибой овладел им, сразу поймал краба [72] откидываясь назад и снова взмахивая веслами. . Хлестал ливень. Халат Марты отяжелел. Ее облекал плотный холод вызывая боль в ребрах. Волновали ли её невралгия, бронхит, неровное сердцебиение? Она об этом не думала. Она думала только о том, правильно ли она поступает? Правильно. Да, будет снова сиять солнце. Ничего нет легче, чем повторить такую поездку. Они поплывут снова, он нашел для себя этот новый вид спорта. Изредка она взглядывала мимо мужа на Франца. Он, вероятно, ошеломлен и разочарован [73] удивлен , бедняжка. Только не показывает этого. Он устал. Его бедненький рот открыт. Малыш мой! [74] Бедный мой. Ничего. Сейчас приедем, отдохнешь, я дам тебе немного бренди, выпьешь горячего, и мы запрем дверь… «Линди» вернули невредимой [75] Лодку они сдали на первой попавшейся пристани и, по темному вязкому песку, а потом по узким, скользким мосткам, трое наших отдыхающих поднялись на набережную, склоняя головы под хлещущим дождем. Когда же, наконец, они добрались до своих комнат, Марта была неприятно удивлена, найдя свою дверь открытой. Две горничные, которых она особенно невзлюбила, одна - воровка, другая - неряха, были заняты, очень заняты уборкой её комнаты, производить которую она им велела всегда точно в десять, а теперь был уже почти полдень. Но странная апатия навалилась на неё. Ничего не сказав, она пошла пережидать в спальню Драйера. Здесь [76] Усталая, не очень торопясь, она свалила с плеч тяжелый, набухший водой, потемневший халат, стянула песком облипшие туфли и затем [77] со склизким шорохом стала вылезать из клейкого трико. погрузилась в кресло, чувствуя себя слишком уставшей, чтобы стянуть купальный костюм и принести полотенце из ванной. Тем более что в ванной бы её муж; она видела его сквозь открытую дверь. Драйер, совершенно голый, полный желтой, красной жизнью, огромный, бурно топтался по комнате, подпрыгивая, покрякивая и мощно растирая горящее, сотрясающееся тело большим мохнатым полотенцем [78] Стараясь не видеть ужасных красных узоров на его лопатках, не вдыхать его ветра, она накинула пеньюар, с отвращением вымыла ноги, натянула неприятно хрустящие чулки, - и сразу так утомилась, что села на кушетку, сказав себе, что подождет, пока он оденется и уйдет, - тогда ей будет свободнее двигаться. Он ушел, но она все продолжала сидеть, не шевелясь, чувствуя странную сонливость и рассуждая сама с собой, сняла ли она то, что у нее было на голове - не шляпу, а вот такой купальный чепчик, - но не в силах была поднять к вискам руки. и чертыхался касаясь покрасневших плеч. Одна из девиц постучалась сказать, что комната Мадам готова, и Марта вынуждена была приложить огромные усилия, чтобы проделать долгое путешествие в другую комнату. Она помылась и оделась с бесконечными паузами бессилия. Плотная красная водолазка, которую Франц дал ей на прогулке прошлой ночью - или позапрошлой? - выглядела несколько по мужски, но была самой теплой из найденной ею одежды. Это, однако, не заглушило приступов дрожи мучавших её тело, а на душе было странно хорошо, - так покойно. Правильно поступила. Иначе было бы неразумно, нерасчетливо [79] Потом она заметила, что вся дрожит и, нехотя встав, с перерывами, со странными интервалами томности, принялась одеваться. . К тому же репетиция прошла отлично. Всё под контролем. - Все под контролем, - сказал сквозь дверь Драйер. - Ты, надеюсь, так же голодна, как и я. Пообедаем в гриль-баре через десять минут. Я буду ждать тебя в читальне. Всё чего ей хотелось, это чашка кофе и немного бренди. Когда её муж ушел, она прошла через коридор и постучала в дверь Франца. Было открыто, комната пуста. Халат валялся на полу, в комнате беспорядок, но у неё не было сил что-либо делать с этим. Его она нашла в углу гостиной. Барменша, загорелая искусственная блондинка докучала ему вульгарными разговорчиками. Меж тем дождь не прекращался. Стеклянный ящик (на набережной перед кургаузом), где стрелка отмечала по ролику фиолетовую кривую атмосферического давления, приобрел значение почти священное. К нему подходили, как к пророческому кристаллу [80] Но . Его соперник в галерее, консервативный барометр, так же не обнадеживал, его нельзя было умилостивить ни молитвой, ни стуком нетерпеливого пальца. На пляже кто-то забыл красное ведерцо и оно уже было до краёв полно дождевой воды. Приуныл фотограф, радовались рестораторы. Все те же лица можно было встретить то в одном, то в другом кафе. К вечеру дождь стал мельче и затем прекратился. Драйер, затая дыхание, делал карамболи. Пронеслась весть, что стрелка на один миллиметр поднялась. "Завтра будет прекрасная погода [81] солнце ", - сказал какой-то пророк [82] кто-то и с чувством ударил в ладонь кулаком. Красный закат - к ясной погоде [83] Red at night, sailor’s delight. . Несмотря на дождевую прохладу, многие ужинали на террасах [84] балконах . Пришла вечерняя почта, - целое событие [85] Дождь нерешительно перестал. . Под расплывающимися от сырости фонарями началось на набережной послеобеденное [86] вечернее пошаркивание многих ног. В курзале были танцы. Днем она прилегла укрывшись стеганным одеялом и двумя покрывалами, - думала, согреется, оживет, - но озноб был тут как тут. За ужином она съела пол-огурца, две вареных вишни, - и больше ничего. Теперь, в этом холодном оглушительном зале ей было как-то странно, - словно бальное платье не так сидит, сейчас расползется. Она ощущала кошмарное прикосновение тугого, негреющего шелка чулок, полоски подвязки вдоль ляжки. После цветной метели ей все казалось, что сзади, к голой спине, пристало конфетти, - а все-таки и руки и ноги, и спина были какие-то чужие. Боль, несколько иного тона, чем межрёберная невралгия или та странная боль происходившая, как сказал ей известный кардиолог от «тени за сердцем», вошла в мучительное согласие с оркестром. Музыкальный ритм ею не овладевал, как обычно, а чертил по поверхности сознания угловатую линию, кривую озноба. При каждом движении головы от виска к виску, как кегельный шар, перекатывалась плотная боль. Направо от нее, за одним из лучших столиков в зале, сидел танцмейстер, известный молодой человек, все лето черной, бархатной бабочкой летавший с курорта на курорт, налево - Шварц [87] Schwarz - нем. Чёрный цвет. , темноглазый студент, сын Лейпцигского миллионера [88] почтеннейшего меховщика , дальше - Франц, Драйер. Туфелька под столом кажется, была ею сброшена. Она слышала, как Марта Драйер что-то спрашивает, на что-то отвечает, говорит об ужасном шуме в зале. Вкус ледяного шампанского все оставался как-то в стороне, - шипящие звездочки, которые только кололи чужой язык, не согревая её кровь, не удовлетворяя ее жажду. Она незаметно взяла Марту Драйер за левую кисть, нащупывая пульс. Но пульс был не там, а где-то за ухом, или [89] а потом в шее, или в голове, или в ухмыляющихся инструментах оркестра, или во Франце и Драйере, сидящих напротив неё. Кругом, вырастая из рук танцующих, на длинных нитках колыхались синие, красные, зеленые глянцевитые шары, и в каждом была вся зала, и люстра, и столики, и она сама. Тугие объятия фокстрота не согрели её тела. Она заметила, что Марта тоже танцует, тоже держит [90] шар зеленый мир вверху. Ее кавалер, студент, с мощной эрекцией против её ноги и с индусскими глазами, задыхаясь, отрывисто и тихо, фразами из непристойного романа объяснялся ей в любви. Через какой-то неподвижный промежуток, во время которого ползли вверх колючие звезды шампанского, опять заколыхались шары, и большая часть ее ноги оказывалась между ног у Вейсса [91] Weiss - нем. Белый и её кавалер, летучий танцмейстер [92] норовил, улыбаясь, коснуться щекой ее виска , стонал касаясь её щеки своею щекой и одновременно ощупывал ее голую спину. Озноб собрался в одно место, стал пятипалым. Когда музыка замерла, он отнял руку. Озноб снова разлился по всему телу. Опять она сидела за столиком, поводила плечами, говорила налево, говорила направо, перекатывалась круглая боль в голове. Ей показалось, что в очках у Франца плывут красные и синие пятна, и она решила, что это каким-то образом отражаются шары, колыхающиеся над столом. Драйер невыносимо смеялся, хлопая ладонью по столу и сильно откидываясь. Она протянула ногу под столом, нажала. Франц вздрогнул, встал и поклонился. Она положила руку [93] к нему на его дорогое, костлявое плечо. Как счастливы были они в ритме того начала романа, в тех первых главах, под картинкой с танцующей рабыней среди кружащихся дервишей. Музыка на одно восхитительное мгновение пробилась через её персональный туман, дошла до нее, окружила. Ей показалось, что все опять хорошо, оттого что это ведь - он, Франц, его робкие руки [94] его ноги, , его дыхание, мягкий пушок сзади на шее, под её ногтями, и эти его точные, милые движения, которым она его научила. – Ближе, еще ближе, - забормотала она, - чтобы мне было тепло… – Я устал, - бормотал он в ответ [95] сказал он тихо . - Я смертельно устал. Пожалуйста… не надо так… Пожалуйста. Музыка трубно встала на дыбы и рассыпалась. Франц повел её [96] Она двинулась к столику. Кругом били в ладоши. Музыка воскресла. Мимо нее скользнул танцмейстер с ярко-желтой барышней. В белках глаз каштаново-коричневого Мр. Виномори многозначительно лучилась радужка [97] Индусские глаза студента мелькнули у ее лица , он кланялся, он приглашал. Она видела, как Марта Драйер прильнула к нему, и началось танго [98] зашагала, закружилась . Дядя и племянник [99] Драйер и Франц остались сидеть одни. Драйер отбивал пальцем такт, и глядел на танцующих, поджидая повторяющийся поворот зеленых сережек его жены и с некоторым трепетом слушал сильный голос певицы, нанятой дирекцией. Певица, небольшого роста, плотная, невеселая, надрываясь орала, приплясывая: "Монтевидэо, Монтевидэо, пускай не едет в тот край мой Лэо…", ее толкали танцующие, она без конца повторяла истошный припев, толстяк в смокинге, ее сожитель, шипел на нее, чтобы она выбрала что-нибудь другое, что никто не смеется, и с тоской Драйер вспоминал, что это "Монтевидэо" он слышал и вчера, и третьего дня, и опять странная грусть на него нахлынула, и он растерялся, когда вдруг бедная унылая певица осеклась и смело улыбнулась восстанавливая мелодию. Франц сидел рядом, плечом к плечу, облокотясь на стол, и казалось, тоже смотрел на танцующих. Был он немного пьян, ломило в плечах от утренней гребли, было жарко, воротничок размяк. Его томила огромная, оглушительная тоска. Хотелось ему лбом упасть на стол и так остаться навеки, между полной пепельницей и пустой бутылкой. Он чувствовал что рептилия, гибкий дракон его мучает изощренно, безобразно мучает, выворачивает наизнанку, - и нет конца, нет конца этим мучениям… Такой тоски человек, а он ведь человек, не выдерживает, что-то должно лопнуть, кости, наконец, хряснут. Он словно сейчас очнулся, как недостаточно усыпленный больной - на операционном столе, и почувствовал, что его режут, и он бы взвыл ужасно, если бы не находился в воображаемом танцзале. Он посмотрел вокруг себя, теребя веревку шара, привязанного к бутылке, и увидел отражение в старомодном зеркале - покорный затылок Драйера, кивавшего в такт музыки. Он отвел глаза, запутался взглядом в ногах танцующих и с жадностью уцепился за сияющее синее платье. Иностранка в синем платье и замечательно статный загорелый мужчина в старомодном смокинге. Он давно заметил эту чету, - они мелькали, как повторный образ во сне, как легкий лейтмотив, - то на пляже, то в кафе, то на набережной. Иногда мужчина нес сачок для ловли бабочек. Но только теперь он осознал этот образ, понял, что он значит. У дамы в синем был нежно-накрашенный рот, нежные, серо-голубые, как будто близорукие глаза, и ее жених или муж, большелобый, с зализами на висках, пренебрегающий всем на свете кроме неё, с гордостью улыбался ей, и по сравнению с загаром зубы у него казались особенно белыми. И Франц так позавидовал этой чете, так позавидовал, что, к сожалению, тоска его еще пуще разрослась, стала еще горше. Музыка остановилась. Они прошли мимо него. Они громко говорили. Они говорили на совершенно непонятном языке. И опять - волна хлороформа, беспощадная близость Марты. – Ваша тетя танцует, как богиня! - обратился к нему студент, садясь рядом. – Я очень устал, - невпопад ответил он. - Я сегодня много греб. Гребной спорт очень полезен. Драйер меж тем говорил, заискивающе посмеиваясь: - А мне можно тебя пригласить на один тур? Только разок. Обещаю тебе не наступать на ноги. – Уведи меня отсюда [100] Пойдем домой , - тихо сказала Марта. - Мне как-то нехорошо…
|