Сакун С. В.

 

 

Интрига добавленной точки.

(Набоковские пометки на полях «Медного всадника»).

 

 

 

В набоковском экземпляре гофмановского издания сочинений Пушкина целый ряд маргиналий посвящен исправлению издательских опечаток и редакторских текстологических ошибок.

Но иногда, под, казалось бы, кажущимся тривиальным исправлением опечатки скрывается широкий контекст текстологической проблематики.

К такого рода маргиналиям относятся две набоковские карандашные правки в тексте "Медного всадника". И обе в подтексте обращены к занимательной, обширной и до конца не разрешенной проблеме закадрового соперничества целого ряда рукописных и печатных вариантов этого произведения. Проявим её.

 

На 648 стр., в тексте "Медного всадника", Набоков, видимо уже изрядно утомленный количеством опечаток в этом издании, в стихах

 

Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось — он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.

 

 вычеркивает слово "никогда" и вписывает (на его взгляд, наверное, более подходящее по смыслу) слово "никого". А заодно, выстраивая новую смысловую конструкцию, вычеркивает точку с запятой после "никогда" и добавляет точку после "дороги". Тем самым существенно изменяя пушкинский текст.

 

C:\Users\Use\Documents\никого2.PNG

 

http://libimages.princeton.edu/loris/pudl0058/6142968/00000672.jp2/full/,900/0/native.jpg

 

То есть, Набоков решил, что данный фрагмент поэмы или неверен (в гофмановском издании), или неудачен (как пушкинский текст) и предложил собственный его вариант.

 

Было:

 

Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось, он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.

 

Набоков же считает, что должно быть так:

 

Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги.
Уж никого казалось, он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.

 

Зададимся вопросом, какие же основания для этой помарки были у Набокова?

Рассмотрим этот фрагмент и его "творческую эволюции" подробнее.

Сразу следует отметить, что никакой редакторской (или типографской) ошибки здесь нет.

 

/И если подобная набоковская правка носила характер исправления предполагаемой опечатки - то она совершенно безосновательна. Предположим, сберегая набоковский авторитет, что здесь, скорее всего претензия не к редактору гофмановского издания, а непосредственно к Пушкину/.

 

Ведь именно в таком виде эти строки приписываются перу Пушкина и публикуются в основных современных изданиях этого произведения.

 

А прежде, в черновых редакциях поэмы, это место выглядело следующим образом:

 

            Во "Второй черновой рукописи" (ПД 839, л. 50)

 

"Нередко кучерские <плети> <?> /(В автографе: кучерские руки (описка?))/

[Его] стегали — потому

Что все казалось [путь ему]  /(Что было путь ему - )/

И двор и улица — убогой  /(Людей стал чужд ---)/"

 

Новый рисунок.bmp

 

Затем.

            В "Первой беловой рукописи. Болдинском автографе" (ПД 964, л. 1-10, 42-51):

 

"369      И часто кучерские плети

            /Его стегали - потому/

371-374 что было всё ему дорогой:

             И двор и улица — но он

             Не замечал — он оглушен

             Был чудной, внутренней тревогой..."

 

            Во "Второй беловой рукописи. Цензурном автографе (ЦА)".

 

"370-374 Его стегали, потому

Что было все ему дорогой

И двор и улица, но он

Не примечал. Он оглушен

Был чудной, внутренней тревогой"

 

            И, наконец, в таком (не понравившемся Набокову) виде, первый раз это четверостишье появилось в результате окончательной пушкинской правки в "Писарской Копии". Где оно представлено в двух созвучных вариантах:

 

371-374

а.         Что никогда уж он дороги*

Не разбирал; казалось — он

Не примечал. Он оглушен

Был шумом внутренней тревоги.

 

б.         Что он не разбирал дороги

Уж никогда; казалось — он

Не примечал. Он оглушен

Был шумом внутренней тревоги.

 

(*курсивом выделены поправки внесенные в ПК Пушкиным)

Писарская копия (ПК) (ПД 967, л. 10—16, 47—53, 31—32)

 

Как мы видим, этот вариант четверостишья в гофмановском издании вполне соответствует последней авторской правке рукописи. Второму (б) пушкинскому варианту. За исключением обозначающего паузу тире, которое в различных изданиях то заменялось на запятую, то и вовсе терялось, дополнительно оттеняя синтаксическую неустойчивость и стилистическую сомнительность предложения.

То есть именно в результате этой окончательной правки и появилась некоторая смысловая невнятица этой фразы (которая, должно быть, и послужила поводом к набоковской её переделке).

 

Примечательно, что стилистическая сомнительность этого места в поэме уже  служила предметом обсуждения во вполне доступных Набокову источниках.

В издании поэмы в 1923 г. П. Е. Щеголевым именно сомнительность этого отрывка поэмы послужила одним из основных поводов/аргументов к публикации произведения в редакции Цензурного автографа (ЦА), представленного Пушкиным царю. Окончательный вариант, предполагавшийся Пушкиным к печати. Который впоследствии был очень сильно изменен и дополнен:

 

1) Сначала самим Пушкиным в Писарской копии:

            - в ответ на претензии цензуры

            - в рамках дальнейшей смысловой и стилистической шлифовки текста

 

2) А затем - Жуковским, в процессе поспешной подготовки посмертной публикации поэмы.

 

И вот именно итогом этой, вызванной цензурными нападками правки ЦА, сначала самим Пушкиным, а затем Жуковским и стало первое издание поэмы в "Современнике" в 1837 г. Издание, представляющее пушкинскую поэму в предельно искаженном (отличном от авторского до-цензурного варианта (ЦА)) виде. А результатом стремления издателей в последующих публикациях поэмы вернуться к подлинному авторскому замыслу стало множество разных редакторских вариантов поэмы[1].

Пожалуй, ни одно другое пушкинское произведение не печаталось столь разно. Когда наряду с выборочным учетом пушкинских цензурных правок нет-нет проскакивали и совершенно чуждые поэме (что уже было общепризнано) фразы Жуковского. Не явилось исключением и гофмановское издание, томик которого принадлежал Набокову.

Итак, сравнивая вариант из "Второй беловой рукописи" (ЦА) с окончательным, ставшим впоследствии основным вариантом, Щеголев пишет:

 

"Совершенно неудачно выправлены cт. 370 — 373

 

 

Cт. 370  Его стегали, потому

 

 

Что было все ему дорогой

И дворъ и улица, но онъ

Не примѣчалъ. Онъ оглушенъ

Былъ чудной, внутренней тревогой                                           

 

 

Что онъ не разбиралъ дороги

Ужъ никогда; казалось — онъ

Не примѣчалъ. Онъ оглушенъ

Былъ шумомъ внутренней тревоги

 

 

 

Исправления писарской копии значительно искажаютъ смыслъ, въ автографѣ «но онъ не примѣчалъ» связано съ «его стегали», а это послѣднее поясняется указаніемъ причины. Стегали, потому что все казалось ему дорогой. При исправлении вышелъ кривой смыслъ, стегали, потому что не разбиралъ дороги. «Казалось — онъ не примѣчалъ». Непонятно, чего онъ не примѣчалъ, если не разбиралъ, то значитъ не примѣчалъ. И затѣмъ исправление внесло прозаизмъ въ текстъ повѣсти оглушенъ шумомъ внутренней тревоги. Сразу оскудѣло содержание cт 373 — 374".

 

На основании этого Щеголев ставит вопросы:

 

"Можно ли считать такое исправление совершеннымъ и окончательнымъ?" и " какъ долженъ отнестись современный издатель къ слѣдамъ работы Пушкина въ писарской копіи?"

 

И далее сам же отвечает на них:

 

"Передъ нами два источника текста «Мѣднаго Всадника» - та окончательная редакція которую находимъ въ автографѣ поэта, и та посмертная редакція, которую даетъ писарская копія. О первой мы достовѣрно знаемъ, что именно ее Пушкинъ призналъ окончательной и желалъ видѣть въ печати, что эта именно редакція плодъ свободнаго творчества поэта. О второй редакціи мы достовѣрно знаемъ, что своимъ возникновеніемъ она обязана акту цензурнаго насилія, что она не улучшала, а ухудшала текстъ, что эта редакція—исправленная и искаженная — не можетъ быть признана законченной, не можетъ быть сочтена послѣднимъ словомъ исправления. Послѣднее слово исправленія и искаженія текста принадлежитъ Жуковскому, а Пушкинъ бросилъ работу на полдорогѣ. Нътъ двухъ отвътовъ на вопросъ: ежели бы въ моментъ прекращенія работы по оцензуренію «Мѣднаго Всадника» Пушкина спросили, какой текстъ «Мѣднаго Всадника» онъ хочетъ видѣть въ печати — тотъ, который находится въ автографѣ, или тотъ, который даетъ исправленная писарская копія, то отвѣтъ могъ быть только одинъ, голосъ его былъ 6ы поданъ за текстъ автографа. Текстъ же посмертной редакціи является какъ разъ такимъ, какого Пушкинъ не хотѣлъ видъть опубликованнымъ, какого Пушкинъ не пустилъ въ печать.

            Наблюденія надъ исправленіями въ писарской копіи и соображенія, приведенныя нами, даютъ опредѣленный отвѣтъ на вопросъ объ источникѣ текста «Мѣднаго Всадника». Современный издатель долженъ руководиться при воспроизведенiи текста «Мѣднаго Всадника» исключительно окончательной редакціей въ автографѣ поэта. Исправленія писарской копіи должны быть рѣшительно отринуты, удалены съ поля зрѣнія современнаго издателя. О незаконченной работѣ поэта по вынужденному исправленію текста издатель можетъ разсказать въ примѣчаніяхъ къ тексту, но въ текстѣ «Мѣднаго Всадника» ни одно изъ исправленій, сдѣланныхъ въ писарской копіи, не должно имѣть мѣста. Въ собранiе сочиненій Пушкина «Мѣдный Всадникъ» долженъ быть внесенъ въ томъ текстѣ, какой находится въ автографѣ поэта, представленномъ въ цензуру. Эту редакцію «Мѣднаго Всадника», нарядно переписанную имъ, Пушкинъ передалъ на разсмотрѣніе Бенкендорфа и царя; эту редакцію онъ предназначалъ для печати; этой редакціи онъ не пожелалъ подвергать какимъ-либо измѣненіямъ".[2]

 

Однако это простое и ясное требование Щеголева (по меньшей мере, внесшее бы в издательскую практику некоторое единообразие по отношению к этому произведению и снесшее бы все спорные разночтения (вместе с проскальзывающими в общей неразберихе опечатками и цензурными искажениями) из текста поэмы в комментарии, статьи и послесловия) практически не было услышано. Помимо издания 1923 г., в таком виде, соответствующем полному, законченному Цензурному автографу, поэма публиковалась лишь три раза. Во всех остальных случаях читателю остается самому выяснять природу, легитимность и собственное отношение ко множеству разночтений в тексте поэмы. Следы какового мы собственно и рассматриваем в случае с набоковскими маргиналиями.  

Основными аргументами, выдвигаемыми против этого предложения Щеголева, стали принцип «последней авторской воли» и то, что далеко не все пушкинские изменения текста поэмы были связаны с требованиями цензуры, а носили характер дальнейшей стилистической отделки поэмы. Хотя эта стилистическая правка не всегда вела к улучшению текста поэмы.  Как пишет Измайлов: "Заключение Щеголева было бы неоспоримо, если бы ПК содержала только «автоцензурные» поправки Пушкина и позднейшие переделки Жуковского. Их было бы легко снять и вернуться таким образом к тексту ЦА. Но дело обстоит не так, и здесь перед нами встает во всей своей сложности вопрос о «последней авторской воле» и о выборе дефинитивного текста — основного текста для издания"[3].

 

И даже соглашаясь со Щеголевым, что в ходе окончательной правки поэмы "сам Пушкин в ряде мест испортил ее и исказил"[4], и что рассматриваемая нами в связи с набоковской пометкой пушкинская "правка и не представляется необходимой, и, возможно, еще не была окончена"[5], Измайлов все же отклоняет его предложение публиковать поэму по тексту Цензурного автографа.

Аргументируя свою позицию, Измайлов, вполне обоснованно возражая Щеголеву по существу рассматриваемого нами вопроса пишет:

"Так, сопоставив две редакции (или, вернее, два варианта) отрывка, говорящего о безумном Евгении, которого «нередко кучерские плети <.. .> стегали» и т. д. (стихи 369 — 374), он (Щеголев - С. С.) замечает, что они в ПК «совершенно неудачно выправлены», что «исправления <.. .> значительно искажают смысл», а одно исправление «внесло прозаизм в текст повести: оглушен шумом внутренней тревоги», отчего «сразу оскудело содержание» этих стихов. Отсюда следует вопрос: «Можно ли считать такое исправление совершенным и окончательным?».

Вопрос о том, «совершенна или несовершенна» поправка, внесенная в текст автором, выходит за пределы текстологии. Такая субъективно-эстетическая оценка вполне законна в критическом отзыве, но недопустима в текстологическом исследовании, в истории текста".

 

Однако, как мы видим на примере набоковской потребности и попытки исправить этот пушкинский текст, основания для этого имеются. Тем более, что в предложенном Щеголевым варианте решения, как этой частной проблемы, так и более широкого круга текстологических проблем связанных с поэмой мы пресекаем редакторско-издательский волюнтаризм (опирающийся на вольную и вынужденную правку поэмы Пушкиным и Жуковским), хотя, конечно и проигрываем в качестве отдельных отрывков в окончательном тексте (таких как, например, измененная в ПК концовка вступления).

Измайлов, приводит еще целый ряд аргументов pro et contra в этом споре и подчеркивает, что проблема еще не получила окончательного разрешения. За более широким контекстом этой полемики читателю следует обратиться к фундаментальному изданию вышедшему в серии "Литературные Памятники",  которому , пожалуй, не хватает только соответствующих фотосканов пушкинских рукописей относящихся к "Медному Всаднику". 

 

Еще одним аргументом к необходимости авторитетного единообразия основного текста "Медного Всадника" служит и вторая набоковская ремарка на полях поэмы. На 650 странице

 

http://libimages.princeton.edu/loris/pudl0058/6142968/00000674.jp2/full/,900/0/native.jpg

 

 

Набоков вычеркивает "По [жилам холод] пробежал" и вписывает "По [сердцу пламень] пробежал".

 

Дело в том, что в большинстве изданий, с большой вероятностью известных Набокову, (и в журнале "Мир искусства" и в собр. соч. Венгерова, и в издании под. ред. Щеголева и в др. изд. начала 20-го века) это место читается: 

 

По сердцу пламень пробежал,

Вскипела кровь. Он мрачен стал

 

Откуда же в этой, в целом соответствующей восстановленной, общепринятой редакции поэмы, вместо "по сердцу пламень" появился "по жилам холод"?

Восстановим происхождение и этих стихов.

Эта сцена в черновиках Пушкин представлена в двух вариантах, на двух листах. Один вариант на 51 листе тетради ПД939, второй, рядом на обороте 50-го листа. И если в первом варианте (на 51 л.) "температурные" эпитеты еще отсутствовали, то во втором варианте "решотке хладной" противопоставлен "по сердцу пламень" (или "холод"). Причем, прежде чем прийти к окончательному виду четверостишья Пушкин несколько раз в разных сочетаниях записывает варианты:

- "Стеснилась грудь его — чело

К решотке хладной прилегло

Глаза подернулись туманом"

- "пламень пробежал           (  холод пробежал)"

- "И он <нрзб.> прямо стал

Перед суровым исту<каном>

По                пламень <пробежал>"

- "По сердцу <?> пламень пробежал (И хлад<?> и<?> пламень пробежал)

Вскипела кровь — он прямо <?> стал  ([В] Зажглася <?> кровь — он прямо <?> стал)

<Перед суровым истуканом>"

Новый .JPG

 

В Первой беловой рукописи строка

431 По сердцу пламень пробежал

дополнилась:

432 Вскипела кровь — Он мрачно стал

В ходе цензурной правки в ПК Пушкин переписал эти строки:

Вместо 430-434 Глаза подернулись туманом...

И дрогнул он — и мрачен стал

П<е>ред недвижным Великаном

И перст с угрозою подняв

 

И далее, как сообщает Измайлов: "Пушкин написал новый текст, гораздо менее выразительный, а точнее сказать, даже искажающий смысл этого ответственейшего отрывка:

 

И надпись яркую прочел

И сердце скорбию великой

Стеснилось в нем. Его чело...

 

Сохранив нетронутыми следующие два стиха:

 

К решетке хладной прилегло,

Глаза подернулись туманом,

 

он вычеркнул стих

 

По сердцу пламень пробежал

 

и переработал стихи, следовавшие за ним, ослабляя их и сглаживая чувства Евгения, его вскипающий гнев, а вместе с тем вычеркивая неугодное цензору наименование петровского памятника «истуканом».

 

В результате стихи 431—438 приняли после переработки такой вид:

 

И дрогнул он — и мрачен стал 13

П<е>ред недвижным 14 Великаном

И перст с угрозою подняв

Шепнул, волнуем мыслью черной

«Добро, строитель чудотворный!

Уже тебе! ..» Но вдруг стремглав

и т. д.

прим.

13 Вычеркнув стихи «По сердцу пламень пробежал. Вскипела кровь», поэт не только значительно ослабил ярость Евгения, но и лишил следующий стих («и мрачен стал») рифмы.

14 При замене эпитета «горделивым» более коротким и нейтральным определением «подвижным» слово «пред» оставлено (случайно) без изменения"[6].

 

И вот что пишет Измайлов о дальнейшем изменении текста поэмы Жуковским:

«Для подготовки поэмы, в 1833 г. запрещенной «августейшей» цензурой, у редактора Жуковского было крайне ограниченное время — быть может, всего несколько дней. Эта вынужденная поспешность отрицательно сказалась на его редакторской работе, вызвав порчу текста, казалось бы, недопустимую для такого тонкого стилиста, каким был Жуковский. Необходимо рассмотреть подробнее его цензурно-редакторскую правку, так как она пагубно отразилась на первопечатном тексте «Медного Всадника» и оказала влияние на последующие издания в течение многих десятилетий[7].

 

Вот как выглядели строки 430-438 в результате пушкинской правки и после их редакции Жуковским:

 

Пушкин.

 

Глаза подернулись туманом.

[По сердцу пламень пробежал]                                  И дрогнул он — и мрачен стал

П<е>ред недвижным Великаном

И перст с угрозою подняв

Шепнул, волнуем мыслью черной

«Добро, строитель чудотворный!»

«Уже тебе!... Но вдруг стремглав...[8]

 

Жуковский.

 

Глаза подернулись туманом, ....

По членам холод пробежал

И дрогнул он — и мрачен стал

Пред дивным русским Великаном

И перст свой на него подняв

Задумался. Но вдруг стремглав

 

 

И снова сравним оба эти поздних варианта с тем как это место было представлено до всяких исправлений в "Цензурном автографе" опубликованном Щеголевым.

 

Кругомъ подножія кумира

Безумецъ бѣдный обошелъ

И взоры дикіе навелъ

На ликъ Державца полуміра.

Стѣснилась грудь его. Чело

Къ рѣшеткъ хладной прилегло,

Глаза подернулись туманомъ,

По сердцу пламень пробѣжалъ,

Вскипѣла кровь. Онъ мраченъ сталъ

Предъ Горделивымъ истуканомъ

И, зубы стиснувъ, пальцы сжавъ,

Какъ обуянный силой черной,

«Добро, строитель чудотворный!»

Шепнулъ онъ, злобно задрожавъ.

«Уже тебя!...» И вдругъ стремглавъ

 

И еще раз напомним как в итоге всех этих правок стихи преобразились в гофмановском издании, томик которого принадлежал Набокову:

 

Стѣснилась грудь его. Чело

Къ рѣшеткѣ хладной прилегло,

Глаза подернулись туманомъ,

По жиламъ холодъ пробѣжалъ,

И задрожалъ и мраченъ сталъ

Предъ горделивымъ истуканомъ -

И, зубы стиснувъ, пальцы сжав,

Какъ обуянный силой черной:

"Добро, строитель чудотворной!"

Шепнулъ онъ, злобно задрожавъ:

"Ужо тебѣ!.." И вдругъ стремглавъ

Бѣжать пустился. Показалось

 

Сравнив все варианты этих стихов, мы видим, что именно итогом множественных переделок текста (сначала цензурных (Пушкиным и Жуковским), а затем анти-цензурных (последующими издателями в 19 и 20-м веках)) и стали редакторские «вольности» в гофмановском издании сочинений Пушкина.  Отметим, что строчка "И задрожал и мрачен стал" в набоковском томике гофмановского издания сочинений  Пушкина является уже полной редакторской отсебятиной порождающей повтор "И задрожал" ... "задрожав".  А так же "Чудотворной" -"чудотворный", "ужо" - "уже". А что касается знаков препинания в различных редакциях поэмы, то лучше и не пытаться понять логику их взаимозамещения.

 

 

И напоследок, обратим внимание на то, что в набоковском экземпляре собрания сочинений Пушкина строка "Тревожить вечный сон Петра!" -  отмечена дважды повторенной квадратной скобкой. Пометка, напоминающая нам об особом пристрастии самого Набокова к "сновидческим" темам, как в его собственных произведениях, так и при рассмотрении-интерпретации произведений других авторов. См., например,"сновидческая пьеса" "Ревизор" в "Смотри на Арлекинов" и в лекции о Гоголе, "грандиозное сновидение поэмы" "Мертвые души". В его лекциях по литературе: лермонтовское стихотворение "Сон", сон и сны Марселя в романе Пруста, "романный сон" Джойса - "Улисс", "Парные сны" в "Анне Карениной" и  в "Улиссе", "сновидческие пьесы Шекспира «Гамлет» или «Лир»". "«Гамлет» — безумное сновидение ученого невротика" и пр.

 

А также отсылающая нас к размышлениям Д. Мережковского о сновидческо-миражной природе Петербурга. «Но если Петербург и сон, то ведь недаром же сон этот снится Медному Всаднику на гранитный скале»[9]. О звучании этих тем в подтексте набоковского романа «Защита Лужина» см. в статье «Превращение Медного Всадника в фигуру черного шахматного коня. 

(Или введение в проблему религиозно-философского высказывания в романе «Защита Лужина»)».

 

 

 

© Сакун С. В., 2016 г.

 

На главную страницу…

 

 

 



[1] Как пишет Н. В. Измайлов: "Дальнейшая история очищения текста «Медного Всадника» от цензурных переделок Жуковского и самого Пушкина, а также от стилистического вмешательства Жуковского представляет собою ряд случайных и бессистемных поправок, свидетельствующих лишь о невыработанности текстологических методов в XIX—начале XX в. Не приводя всех этих исправлений в их исторической последовательности (что не имеет для нас значения), можно лишь назвать имена основных участников этой длительной работы, растянувшейся почти на 70 лет (1855—1924), после Анненкова: это — Г. Н. Геннади, Н. В. Гербель, П. И. Бартенев, П. А. Ефремов, П. О. Морозов, А. Л. Слонимский, Б. В. Томашевский". Измайлов Н.В. «Медный всадник» А.С. Пушкина. История замысла и создания, публикации и изучения // Пуш­кин А.С. Медный всадник. Л.: Наука, 1978. Стр. 235

[2] Щ е г о л е в П. Е. Текст «Медного Всадника». — В кн.: Медный Всадник. Петербургская повесть А. С. Пушкина. Илл. Александра Бенуа. Ред. текста и статья П. Е. Щеголева. СПб., 1923, стр. 72

[3] Измайлов Н.В. «Медный всадник» А.С. Пушкина. История замысла и создания, публикации и изучения // Пуш­кин А.С. Медный всадник. Л.: Наука, 1978. Стр. 237-238

[4] Там же стр. 232

[5] Там же стр. 224

[6] Измайлов Н.В. «Медный всадник» А.С. Пушкина. История замысла и создания, публикации и изучения // Пуш­кин А.С. Медный всадник. Л.: Наука, 1978. Стр. 225

[7] Там же. стр. 230

[8] Там же стр. 231

[9] Мережковский Д. С.  Л. Толстой и Достоевский. – М.: «Наука», 2000 г.  Стр. 166